Михаил Кравченко - Город и псы

По комнате уже расплывался аромат маминых пирогов. По выходным мама всегда пекла пироги, которые любил Серёжка. Особенно хороши были сладкие: яблочный и конфетный. Папа тоже очень любил воскресную мамину стряпню, считая её настоящим искусством, и часто авторитетно заявлял, что в пирогах знает толк. Серёжке это нравилось, и он, во всём подражая отцу, и здесь старался не отстать от него, когда, бывало, отхватывая добрый кусок рыбной сдобы, резонно и в тон ему замечал:

– Кажется, корочка сегодня чуть-чуть толстовата и сластит, а, вот, начинка, пожалуй, в норме. – Или, угадывая общее настроение, произносил свой приговор: «Сколько раз я говорил, что магазинное тесто для такого дела не годится, – и, вот, вам, пожалуйста, результат». – Родители только переглядывались и улыбались.

Между тем, спать больше не хотелось, и Серёжка с силой распахнул створки штор, обливаясь весь солнечным, весенним светом. День обещал быть сухим и тёплым. По всему горизонту голубело апрельское небо, без единого облачка, ветер ласково трепал пучки прошлогодней травы на просохших пригорках, и только серебристые змейки ручейков ещё спали между бурыми гребешками подстывшей грязи, схваченные тонкой слюдянистой корочкой льда.

Окно Серёжиной комнаты выходило во двор, открывавший широкую панораму стройки. Здесь, почти на глазах, рос новый микрорайон, и мальчик с удовольствием наблюдал за процессом рождения этого каменного чуда. Его интересовало всё: и фигурки строителей, бойко сновавших на своих высотных площадках, и гигантские вертушки стрел у башенных кранов, и бетономешалки, непрерывной чередой сменявшие друг друга. Теперь он гордился тем, что является жителем нового девятиэтажного дома, да ещё в центре растущего микрорайона, который ничуть не походил на то окраинное захолустье, с его двухэтажными, брусковыми домами, в обрамлении огромных, пыльных лопухов, в котором прошли шесть его безмятежных лет. Иногда оттуда, как из другого мира, к ним приезжала бабушка, наполняя Серёжкино сознание отголосками прежней, счастливой жизни. И ещё от неё пахло комодом, где хранились пахнущие нафталином платки и старинные цветастые платья. Бабушка была самым добрым человеком в мире, и у неё были самые вкусные в мире пироги.

После утренней трапезы, как обычно следовало в погожие выходные дни, родители с Серёжкой отправлялись гулять по городку, который, хотя и был «закрытым», но вполне себе, современным и ухоженным, со множеством зелёных садиков и целой лесопарковой зоной в придачу, плотно окружавшей его снаружи. Мама в такие минуты казалась удивительно молодой и красивой, рядом с папой, тоже красивым и сильным, и Серёжка, счастливый, шёл между ними, сунув свои узкие лодочки рук в огромную, твёрдую ладонь отца и, нежную, мамину, щурясь от яркого солнца и, шумно выдыхая пар. Воздух, хоть и был весь пронизан иголочками солнечного света, но оставался ещё холодным, даже морозным, и голуби, не веря в скорую оттепель, продолжали оккупировать тёплые оазисы колодцев. Кормить голубей – было великим удовольствием и неотъемлемым правом Серёжки, поэтому в кармане его пальтишка всегда лежал кулёчек пшена, ждавший своего часа. Но самой заветной мечтой мальчика была, конечно же, собака, большая и вислоухая, которая могла бы носить сумки с продуктами, подавать тапочки и проделывать ещё массу всяких других забавных вещей. В этом вопросе он почти никогда не находил общего языка с родителями, и все разговоры на эту тему, как правило, кончались слезами и продолжительной обидой. Первой сдавалась мама: «Ну, хочешь, мы купим тебе птицу. На рынке, на днях, продавали таких красивых попугайчиков.

– Говорящих? – оживлялся Серёжа.

– Ну, наверное, говорящих, – неуверенно отвечала мама. И, поскольку варианты с рыбками отпадали сразу, то приходилось мучительно выбирать между черепахой и птицами. По ночам ему снились летающие собаки с лохматыми и грустными мордами, и Серёжка, просыпаясь, плакал от жалости к бездомным четвероногим бродягам, а заодно и от жалости к себе. Отец, хоть и придерживался нейтралитета, но ко всяким попыткам притащить со двора пса относился весьма настороженно, если не враждебно. Это делало его союзником мамы и лишало Серёжку последней надежды. Но однажды родители всерьёз поругались, и предметом их ссоры был он, Серёжка, со своими проблемами. Он уже давно заметил, что когда они говорили тише обычного или вообще понижали свой голос до шёпота, то это всегда становилось подозрительным, и, казалось, что разговор идёт непременно о нём. Так было и на сей раз. Услышав приглушённый голос отца, сопровождаемый газетным шелестом, он не удержался, чтобы не приложится ухом к прохладной поверхности двери возле самой её границы.

– Ну, конечно же, ты хочешь быть добреньким, – звучал голос мамы, в котором проступало нескрываемое раздражение, – а кто будет убирать эту псарню? Ты?!

– Зачем я, – у собаки свой хозяин будет, а ещё лучше, если мы все будем ухаживать за ней. Ты же сама говорила, что через отношение к животным у детей формируется отношение к людям. Вот и надо воспитывать доброту уже сейчас.

– Тоже мне, Макаренко. Лучше бы сам занялся ребёнком и воспитывал в нём доброту, а не перекладывал это на собаку. Отец нервно зашуршал газетой, но промолчал.

– Вон, у Капустиных, с третьего этажа, – продолжала напирать мама, – и кошка, и собака дома. И что? Только и слышно, как они верещат, когда младший таскает их по комнате за хвост. Настоящий живодёр растёт.

– Наш Серёжка не такой, – спокойно возразил отец и вспомнил, как прошлой осенью в город приезжал зверинец, и сын потом всю ночь не мог уснуть, а наутро заявил, что разработал план освобождения зверей, и неизвестно, чем бы всё это кончилось, если бы зверинец вскоре не уехал.

– И потом, эта вонь, шерсть, – не унималась мама. – Ну, ладно бы ещё болонка или какая-нибудь карликовая, но, ведь, ему овчарку подавай. Такую собаку нужно выгуливать. А если грязь? Не наденешь же на неё калоши. И вообще…

Они ещё долго спорили, и Серёжка с замиранием сердца следил, как попеременно перевешивала то одна, то другая чаша весов, пока, наконец, не стало ясно, что его мечте не суждено сбыться, потому что отец стал явно сдавать позиции, а вскоре его красноречие и вовсе иссякло под натиском маминых доводов. Через минуту, они уже сидели, обнявшись, перед телевизором и говорили о вещах совершенно не связанных с предыдущей темой. Серёжка досадливо закусил губу, и, с трудом сдерживая слёзы, отошёл от двери, после чего бросился в постель и яростно уткнулся головой в подушку, надвинув на себя тёплое верблюжье одеяло.

А, спустя месяц, не смотря на неистребимую зависть к владельцам породистых псов, он сам стал обладателям двух певчих кенаров, к которым привязался всей душой, и часто торопился с улицы домой только лишь затем, чтобы послушать их пенье и поговорить с ними.