Алексей Гончаров - Туман

Но в сознании её всё же оставались какие-то сомнения. Голова от пережитого стресса закружилась, Потёмкина добралась до кровати и рухнула на неё как подкошенная. Потом надвинула рукой на голову подушку и заплакала.

А в это время со скрипом распахнулась дверь первого подъезда и в тумане послышались мужские голоса.

– К дверной ручке, – уверенно предложил Максим Зиновьев.

– Она на соплях держится. Вырвет, – со знанием дела ответил Валентин Егоров, когда они стояли под ветхим подъездным навесом, едва различая друг друга в белом облаке.

– А помнишь кронштейн между подъездами? Его ещё этот, как его…, – вспоминал упорно Максим, щёлкая пальцами, – научный сотрудник, который напротив меня жил…. Нет, имя не вспомню. Но помню, что он целый день эту хреновину монтировал.

Валентин хлопнул Максима по плечу и одобрительно сказал:

– Да, ты тоже – голова. Это как раз то, что нужно. Ноговицын Марк Андреевич – того товарища звали. Ох, и чудной был мужик. Он этот кронштейн для своего велосипеда вкрутил. Привязывал к нему своего стального коня, чтобы не украли.

Они осторожно начали продвигаться к центру дома, придерживаясь руками за фасад.

– А теперь припоминаю, – поддержал воспоминания Макс. – Так всё равно же украли и, по-моему, чуть ли не на следующий день.

– Ну, не на следующий день, а через неделю, – негромко рассмеялся Егоров и, нащупав ботинком выпирающую из стены железяку, рассказывал: – Велосипед хороший был, какой-то скоростной и совсем не дешёвый. Он о нём давно мечтал, чтобы на работу ездить, да плюс к этому, что-то вроде утренней зарядки. Ты знаешь Макс, я не люблю сплетни, но как-то невольно склоняюсь к общему мнению. Почти все жильцы дома тогда были уверены, что это Пётр Добротов «подрезал» этот велосипед. Он поздно ночью в рейс уехал, а утром обнаружилась пропажа. Ну, и ладно об этом, – остановил как бы себя от этой темы Валентин Владимирович, нагнулся и, ощупывая рукой кронштейн, сказал: – Но ты знаешь, как Марк Андреевич его закрепил? О-о, должным образом. Внутри своей квартиры. Просверлил стену насквозь, вставил кронштейн, а в комнате насадил стальную пластину и тракторной гайкой закрутил. Он меня к себе тогда позвал, похвастаться.

– Да, теперь я вспомнил: и про подозрения на Добротика (Максим так часто неуважительно называл за глаза мужа Милы Алексеевны), и этого дядьку хорошо помню. Я его ещё в шутку перед матерью называл: маленький баобаб науки. Такие, как он, все свои приспособления долго и дотошно продумывают, но зачастую настолько увлекаются, что их гениальные изобретения теряют свою суть, – становятся бессмыслицей по отношению к идее, ради которой эти штуки изобретались, – всё же с небольшим ехидством в голосе, заметил Зиновьев.

Егоров привязывал к мощной петле провод и сказал:

– Ты сложно высказался, но я понял, что тебе так же, как и мне жалко велосипед.

– Ну, вообще-то, я, можно сказать, поблагодарил этого Ноговицына за кронштейн, – с иронией возразил Максим и прибавил: – Но и велосипед и Марка Андреевича мне, разумеется, так же жалко.

Валентин сделал надёжный узел, проверил его хорошими рывками, а Максим нашёл другой конец кабеля, обвязал его на поясе Владимировича и так же проверил свою стяжку.

– Буду держать в натяжении, – предупредил Зиновьев, – а ты, если что, кричи, я сразу пойду к тебе по шнуру. Только без шуток и розыгрышей.

– Шутки – это по твоей части, Макс, – серьёзно ответил Валентин, набрал в грудь воздух и, выставив перед собой руку, пошёл в направлении, где должно было висеть бельё.

Максим в очередной раз поразился тому обстоятельству, что с третьим шагом сосед растворился в тумане полностью. В руках скользил шнур и Зиновьев сравнил его с каким-то мощным нервом, который был единым между ним и Владимировичем. Он чувствовал каждый шаг своего друга-соседа, и сейчас эти страховочные действия вызывали у Максима какое-то особенное значение; казалось, что бельё было всего лишь маленьким поводом для начала мероприятия, которое должно раскрыть какую-то тайну. Егоров находился сейчас в более опасном положении, и Максим был в напряжении, переживая за него.

И Валентин Владимирович чувствовал эти его переживания, да, так сильно, что даже крикнул:

– Отпусти немного, а то ты мне все кишки сдавил.

Натяжение чуть ослабло, и Егоров невольно заулыбался. Ему было очень приятно думать о том, что его страхуют надёжные руки и чистое пламенное сердце, готовое в любой момент броситься на помощь. И этот поход в туман, естественно, никак нельзя было сравнить с первой панической вылазкой. Валентин ощущал себя свободно и даже позволил себе опустить руку, не опасаясь налететь на какой-нибудь предмет. Теперь он наслаждался своим пребыванием в этой невероятной непроглядной обстановке, и придумал окружающей его среде занятное определение: «белый ослепительный мрак».

Подобную ситуацию, наверное, можно сравнить с двумя альпинистами, которые поднимаются на вершину горы, а, возможно, эти суровые люди меня и высмеют. И я понимаю, что там, в горах свои трудности: – низкая температура, нехватка воздуха, заснеженная и непредсказуемая зыбкая твердь под ногами или хрупкий лёд, да и мистики своей наверняка хватает с аномальными явлениями, но какая-то духовная составляющая у приведённого примера с нашим случаем, мне кажется, она общая.

Валентин Владимирович остановился, потому что справа он заметил в белизне тёмную вертикальную полосу. Мелко переступая и вытянув руку к этой тени, он стал приближаться к объекту. Как он и предполагал, это оказалась железная труба – первая и ближайшая к дому опора для бельевых верёвок. Валентин крепко схватился за неё одной рукой, а второй начал водить перед собой в поисках белья. Глазами различить белое на белом (а точнее: белое в белом) было невозможно, поэтому он пытался нащупать пальцами ткань и вытягивался одной рукой в глубь, а второй держался за трубу, чтобы не потерять этот драгоценный ориентир. Вскоре Валентину это бестолковое занятие надоело, и он прибегнул к простому разумному способу: потянулся вверх и нащупал сами верёвки. Уцепившись за одну из них, Егоров потихоньку двинулся вперёд, но, сделав три шага, остановился. Свободной рукой он взялся ещё за одну верёвку и с поднятыми руками прошёл ещё пять шагов и встал. Немного растерянный Валентин вспоминал: «Вчера вечером, когда забирали Максима, белые простыни вперемешку с какими-то рубашками висели чётко от одного столба до другого и, по-моему, на всех четырёх линиях». На всякий случай он ещё немного прошёл вперёд, но уже было ясно: никакого белья на верёвках не было.

– Ну, как ты там? Дошёл? – послышался голос Максима.

– Белья нет, – коротко крикнул Валентин через плечо.