Зосима Тилль - Дама без изюма / Кое-где

Говорили, что Кирина прабабка была знатной ведьмой и сразу после рождения ненадолго забрала Киру к себе. Она всех внуков и правнуков после рождения осматривала. «Как скот», – судачили товарки, что, в принципе, было не так уж и далеко от правды. В роддоме санитарки тоже шептались – «Смотри… с волосатой спиной родилась, длинными волосами на голове, длинными ногтями и со знаком из родинок». Прабабка же, когда увидела Киру, тихо выдохнула: «Ну наконец-то!!!» – и насколько смогла приблизила её к себе. Из всей науки-магии – белой, чёрной, серой – Кира успела освоить только воду. Потому что полюбила работать с ней. Вода чудеса творит. Но полностью передать дар прабабке не дали – Киру под каким-то предлогом отослали в другой город к родне, спрятали перед бабкиной смертью.

А умирала она очень страшно. Передала дар через хлеб своей невестке: той очень уж сильно колдовать хотелось научиться. А когда уже и невестка уходила, то за ней Кире пришлось приглядывать, так получилось. Некому больше было. Говорили… нет, строго приказывали не есть на её поминках и не пить. И надо же было Кире голодной с работы прибежать и пряник от неё скушать! Как только Кира его съела, ей записи прабабки протянули. «Бери. Это твоё теперь». Об этих закорючистых и пожелтевших от времени листах она к той поре помнила только то, что, сколько бы в них девчонкой ни вглядывалась, а прочитать никак не могла. Не понятно для неё написано было – неровно, крючковато, слова, которые с трудом разбирались, казались чудными. А тут смогла! Ясно всё, складно написано. Ох, что потом с Кирой творится начало – страшно вспомнить! Но это история отдельная и оттого не для каждого…

Глаза Павла манили, заволакивали. Но когда взгляд Киры упал в область сердца, она осеклась и минут с десять, как и после разговора с Тоськой, не смогла вымолвить и слова… На месте сердца у Павла была черная дыра. На её глазах рвалась нить жизни этого пока что ещё молодого и красивого мужчины. И самое страшное, что этот коллапсар начинал засасывать и её!

Кира, опомнившись, что-то не очень внятно объяснила про пакет, про письма, которые случайно оттуда выпали, всучила Смирнову-младшему «на всякий случай» свою визитку и стремглав вылетела из его дома.

«Что? Что он мог такого совершить в жизни, что нить его жизни прямо на глазах в клочья рвется? Проклятье из прошлого?» На работу Кира решила не возвращаться и шла от автобусной остановки в сторону своего «гипермуравейника ангарного типа».

…И размышляла, пытаясь разобраться в том паническом ужасе, накрывшем, когда она это всё увидела – такое случилось с ней впервые. Она настолько заблудилась в мыслях, что не заметила, как прошла свой огромный и длинный дом. Опомнилась уже на пустыре… Вернулась. Зачем-то вызвала лифт и поехала на девятый этаж. Вместо девятого приехала на седьмой. Вышла – по антуражу не то. Повернула назад в кабину лифта – упёрлась глазами в початую бутылку водки… Что за бесовщина!

Бес, без, бесчестие и благочестие, белое или чёрное… Опять, в энный раз упёрлась в приставку «бес». А вам не кажется, что эта приставка, введённая в русский язык в соответствии с фонетическим принципом орфографии, работает на руку нехорошему? Вот, например, беспечный. Человек беЗ печали. Почему же понадобилось велосипед изобретать? По-иному, Бес-печный – это нечистый, живущий на печи. Бесчестный. Вроде как человек беЗ чести. Но, сцуко! Бес-то оказывается Честным! Да, он честный. Честно предупреждает и так же честно бьёт потом в самое слабое.

За этими мыслями она и нашла себя дома. Поставив найденную в кабине лифта початую «пол-литру» в холодильник и налив себе чашку чая, Кира расслабилась. Воспаленное и метущееся сознание, пытавшееся найти ответы на все внезапно возникшие вопросы, начало успокаиваться, и дремота тихим одеялом накрыла её.

…Приятные новогодние хлопоты оборвал телефонный звонок.

– Кира, Муси больше нет. Вылетай, – всхлипывания Семёновны пролетели над страной и заморозили пространство, которое уже много лет разделяло Киру и её Мусю.

– Кирюш, Муся попросила отдать это тебе, – Екатерина Семёновна, единственный друг их немногочисленной семьи и боевая подруга Муси, Марии Петровны, Кириной двоюродной бабушки по материнской линии, вытащила из кармана ситцевого халата небольшой свёрток и передала его Сайре, собирающей нетронутую посуду со скромного поминального банкета на две персоны.

Ей, уже Сайре Кефир, в девичестве Кире Балашовой, рано оставшейся без родительской ласки и отправленной в детдом, крупно повезло. Однажды, под завистливые взгляды его воспитанников, она шла по тропинке, ведущей в «Мир любви» – так детдомовцы называли жизнь за калиткой – и крепко держала за руку свою Мусю, которая часто навещала её.

– Муся, а мы теперь всегда-всегда будем вместе? – голубые глазёнки Киры и с надеждой смотрели на опекуншу.

– Конечно же всегда, Марго! Наперекор и вопреки! Ведь у нас в этом мире есть только мы, – двоюродная бабушка Киры, победившая бюрократию, гордо, как по вате, шагала к воротам детдома со своей внучкой и была готова защищать её от всего мира, забравшего у неё детство.

Муси больше нет… Развернув сверток, Кира увидела «треугольные» письма, но читать, от кого и кому, не было сил. Слёзы накатились, не спрашивая, и заполнили всё окружающее пространство.

Очередная вселенная, пахнущая сдобой, чем-то пряным, полная сказок, вдруг погасла, оставив пустоту и тишину вокруг себя. Стихли все шумы, исчезли запахи, всё стало пресным и безвкусным. Муси больше нет. Из груди словно вырвали кусок тебя, и там образовалась дыра, там очень больно. Много крови и слёз. И рвутся ниточки воспоминаний.

– Тебе очень больно. Боль не пройдёт, но со временем будет не так сильно ранить, – тихие и нежные слова возникали мыльными пузырями и лопались в голове Киры внезапно, – Ничему не удивляйся. И помни – я всегда рядом.

Наперекор и вопреки.

– Не оборачивайся и ничего не бойся! – снова возник голос в её голове, – Страх парализует, он лишает воли и чувств… Чего ты боишься? Можешь ли ты в этом признаться себе сама?

– Не знаю! – тысячи солнц испугано моргнули, каждое в своей вселенной.

– Чего ты боишься больше всего на свете? Чего?

После долгого и мучительного молчания пришло слово.

– Одиночества.

Чем можно измерить одиночество? Ничем – скажете Вы. Нет в Палате мер и весов такого эталона. И окажетесь преступно не правы. Одиночество измеряется сигналами мессенджеров. В хаосе мегаполиса оно кричит во Вселенную: «Забери меня с этой планеты! Я хочу домой!»

Когда и как Одиночество было сослано на Землю, никто уже не помнит. Оно драматически прекрасно. В нём есть определённая философия. И если раньше оно разговаривало потоком слёз, то теперь оно обрело иной способ вещать. В толпе раздаются сигналы разных сайтов и чатиков. Это говорит Одиночество.