Ксения Райза - Кошачье семейство. Эмпат

Впрочем, это происшествие стряхнуло с меня серую пелену равнодушия. Ненадолго, как и любой всплеск адреналина, потом будет еще хуже, но сейчас я могу включиться и выдать свой максимум. Смысла, правда, в этом не вижу, но могу.

А парни уже начали нервничать. Один даже попытался ускориться и рыкнул на группу, мол, последними из-за вас придем.

Никогда не понимала таких людей. Вот какая разница, первыми или последними, если нам нужно всего лишь уложиться в отведенное время минус штраф? Покрасоваться перед однокурсниками? И ради этого они готовы рвать себе жилы, выкладываться на грани и за гранью, рискуя повредить себе что-нибудь из-за слишком высокого темпа, за которым еще не поспевает внимательность?

Нет, я чувствую, разумеется, и их азарт, и их желание выделиться, и в какие-то подспудные обиды на кого-то, кто что-то там сказал им перед стартом, и раздражение в свой адрес, причем больше на мое равнодушие к результату, чем претензии к реальной скорости, и еще кучу всякой ерунды, – мне никуда от этого не деться. Но чувствовать – не значит понимать. И уж тем более принимать.

Все это вызывало во мне лишь привычное глухое отторжение и защитную реакцию в виде молчаливой агрессии. Да пошли вы к проклятому, я не буду рисковать ради ваших детских амбиций. Какая разница, кто и что сказал? Да плевать я хотела на мнение однокурсников. Сдала экзамен? Сдала. А первой или последней, где мои слабые места и чему мне еще нужно учиться – это я буду с тренером обсуждать, а не с завистливыми малолетками. Кто вы такие, в конце концов? Да я вас за год по именам и в лицо всех так и не запомнила, не нужна мне эта информация. Несколько человек, с которыми я общаюсь постоянно и которые мне интересны, – это одно, а остальные идут к проклятому стройными рядами, нечего мне с вами делить и говорить тоже не о чем.

Так, стоп, Шай, не заводись. Это все от усталости.

Да, я не люблю людей. И никогда не любила. За три года после того, как во мне проснулась эмпатия, я узнала о людях столько, что врагу не пожелаю. Да и как можно было не узнать, если от чужих эмоций я могу скрыться, только физически уйдя куда-нибудь в безлюдное место? На территории Академии МУР таких мест практически нет. Да и свободного времени учеба почти не оставляет.

Первые месяцы после поступления неизбежный фон чужого меня бесил. Бесили дурацкие разговоры ни о чем, которые курсанты могли вести бесконечно, бесили темы, на мой вкус вообще не стоящие упоминания, вроде того, кто как одет, и кто как на кого посмотрел, и что наверняка при этом думал или имел в виду, бесила беззаботная легкость однокурсников, которую я уже давно не помнила на вкус. Хотелось сбежать, скрыться, хоть ненадолго окунуться, наконец, в тишину.

Потом стало страшно. Я пару раз поймала себя на том, что выдала машинально не свойственную мне реакцию в рядовой ситуации, и начала внимательно отслеживать, что говорю и делаю и почему. В какой-то момент пришло понимание, что постоянный фон чужого разъедает меня изнутри. А что-то еще и «осаживается», остается со мной и прирастает к моему внутреннему миру. Вполне органично прирастает, только вот это не отменяет того, что оно – чужое! И у меня нет ни времени, ни возможности спокойно сесть в тишине и одиночестве и разобраться, что мое, а что – нет. Снежный ком нарастает с каждым днем, и я ничего не могу с этим сделать. Просто не успеваю.

Через полгода я пришла к жесткому решению: любое сомнение – основание для того, чтобы выдрать этот подозрительный кусок (мысль, стремление, оценку, суждение, вывод) с мясом и забыть о нем навсегда. Пусть лучше потом окажется, что я отказалась от какой-то части себя, чем незаметно обрасти чужим и стать кем-то вообще не похожим на саму себя. В моем внутреннем мире будет только то, что хочу я. Любой ценой.

Неинтересных мне людей я отсекла быстро. Пригодилась и холодная вежливость, и умение быстро свернуть любой разговор в рамках приличий, и привычка держать дистанцию, которым учат всех аристократов с детства. И так же быстро приучила всех однокурсников, что на переменах между занятиями я стою одна, уткнувшись в конспекты (для вида, конечно, но кто проверит?), и меня это одиночество устраивает. Связи как таковые меня не интересовали, а опасливое уважение, заработанное в паре жестких словесных стычек и в учебных боях на полигоне, позволяло спокойно налаживать единичные контакты, когда мне это было нужно.

Глухое раздражение тоже перегорело со временем. Оно иногда еще вспыхивало в ответ на очередную глупость, долетевшую до моих ушей, но я уже поняла, что лучшая защита – равнодушие. Да, я не могу «выключить» чужие эмоции. Все, что я могу, – это внутренне на них не реагировать. Как на погоду. Ну вот хреновая в мире погода, постоянный ураганный ветер и ливень стеной, что ж поделаешь, вот так мне не повезло. Работаем с тем, что есть. Любое событие – это факт, но не повод для эмоций.

Жизнь на грани эмоционального истощения стала нормой.

Но уже – на грани, а не за гранью! Все реже накатывали периоды опустошения, когда все, что я могла, – это бездумно сидеть и пялиться в пустую стену, не в силах даже сдвинуться с места или перевести взгляд за окно.

У меня в кои-то веки начали появляться силы для радости или интереса.

Для моих радости и интереса!

Сверстники очень быстро стали казаться мне неразумными детьми, я тянулась к тем, кто старше, все чаще проводя время в компании брата и с удивлением понимая, что не только мне интересно с ними, но и им интересно со мной. Опыт ощущения и понимания чужих порывов и мотивов позволял мне уже тогда делать парадоксальные выводы, многими из которых я пользуюсь до сих пор.

К концу первого курса я поняла, что самый тяжелый период пройден, я нашла свою грань, и мне хватает выдержки на ней балансировать. Не без срывов, конечно, но это ведь только начало. Научусь, привыкну, усилюсь.

Я наконец могу учиться жить, а не выживать!

Вернувшись домой, я переоделась в гардеробной в легкие брюки и просторную домашнюю рубашку и вошла в спальню.

Призрак сидел в кресле у окна в темноте и неторопливо потягивал какой-то напиток. Судя по бокалу, вино. Обернулся на звук открывшейся двери и встал.

Я закрыла дверь и подошла к нему.

Некоторое время мы молча смотрели друг другу в глаза.

Знакомые до последней черточки серые глаза, в которых хотелось утонуть.

Он молча обнял меня и замер, прекрасно зная, что эмпату не нужны слова. Я чувствовала его нежность, его глубинное спокойствие и захлебывалась в его ощущении, что все – наконец-то! – на своих местах.