Евгений Курагин - Печать Каульмэ

С этими бунтарскими мыслями Мария поднялась с кресла и отправилась к себе в спальню. У нее были большие планы на сегодняшний вечер.

Старогуева, 18:36

Ее планам не суждено было сбыться в той мере, на которую она рассчитывала, однако Мария не была огорчена. Все сложилось даже лучше, чем она предполагала прежде. Около полудня в Бюро на Естафьевке зашел молодой человек. Довольно привлекательный, высокий и вместе с тем физически хорошо сложенный, но, по мнению девушки, слишком уж угрюмый, что ему ужасно не шло. Старомодный котелок он держал в руках, двигался легко и непринужденно, словно скользил по льду. Его черные волосы были зачесаны на затылок и блестели от бриолина. На левой скуле красовался небольшой синяк, что, впрочем, нисколько его не портило. Увесистую, надо полагать, трость он зажал под правой подмышкой, – наверное, левша, – а вот белые перчатки, наспех посланные в карман пиджака, говорили о…

– Добрый день, – голос молодого человека оказался чистейшим баритоном с одним лишь изъяном – легкой хрипотцой. Но и этот изъян показался бы многим представительницам утонченного пола незначительным или даже незаметным, а может, наоборот – привлекательным, если бы с ними заговорил такой молодой человек.

– Гурявин Лаврентий Эдмундович. Магистр седьмого класса. – Он протянул свою визитку заведующей, а через секунду убрал ее обратно во внутренний карман сюртука. Затем он спросил, куда ему пройти, чтобы встретится с начальником местного отдела Виктором Анатольевичем Старомых, и на этот раз он получил от заведующей более-менее внятный ответ.

Когда спустя пятнадцать минут Гурявин вновь появился в общем зале, Мария даже затаила дыхание. Ей казалось, что магистр ищет взглядом именно ее, и не ошиблась. Он снова представился, протянув руку для рукопожатия, а затем сказал:

– Нам следует увидеться, и вы даже знаете где, если, конечно, я в вас не ошибаюсь.

И вот она, Лапкина Мария Александровна, уже две трети часа караулила подъезд старого кирпичного здания с опечатанной жандармами квартирой. С наружной стороны дверцы шессера на мостовой собралась уже небольшая кучка окурков, а она все смотрела по зеркалам заднего вида в надежде наконец увидеть магистра.

Она до конца не понимала, что вообще здесь делает. Ей бы отправится на Кольчанскую и узнать о состоянии бедной девочки, но нет, она сидит в шессере и курит одну сигарету за другой.

– Вечер добрый. – Гурявин появился внезапно, словно соткался из воздуха. Трость с серебряным сферическим набалдашником он держал в правой руке, а в левой – дымящийся в картоном стакане кофе. Синяк на левой скуле удивительным образом исчез.

– Прошу прощения за опоздание, были другие дела, не требующие отлагательств.

Мария кивнула, принимая протянутый кофе, ничего другого ей просто не оставалось. Кроме того, она почти мечтала о глотке ароматного напитка. В тот момент, когда она с благодарностью приняла стаканчик, девушке показалось, что Гурявин устало улыбнулся, но в следующий миг он снова посерьезнел. Вид у молодого человека был несколько неряшливым, или, правильней будет сказать – помятым. Однако в черных глазах светилась уверенность и какая-то непостижимая сила.

– Что мы тут делаем? – осмелилась спросить Мария, когда Гурявин с ее разрешения присел на соседнее с водительским сиденье шессера.

– Ждем, – просто ответил магистр.

– Кого?

– Нашего общего знакомого.

Почувствовав некую неловкость, что случается с каждым из нас, Мария достала сигарету из пачки.

– Прошу.

Она воспользовалась обходительностью магистра, после чего почувствовала себя еще более неловко.

– Девочку, которую вы нашли на чердаке вот этого самого дома, – магистр указал на здание, – зовут Виктория Руддер. Ее родители, Роман и Саманта Руддер, погибли несколько лет назад, и с тех пор девочка совершенно одна. Ее отвезли в детский дом при Николаевском университете, сразу после того как вы покинули Бюро третьего отделения.

– Вы видели ее? – оживилась печатница.

– Да. И должен сказать, дабы вас успокоить, что ее жизни ничто больше не угрожает.

Мария с облегчением выдохнула, хотя на ее душе заскребли кошки, а Гурявин так же монотонно продолжал:

– Вы должны знать, что на ней была печать Суртуна. Ее ставят от всяких зловредных бесов, проникавших в душу в результате сильнейшего испуга или психического расстройства. Виктории поставили печать, когда ей было всего четыре года. Девочке посчастливилось выжить при пожаре в нескольких кварталах отсюда… в отличие от ее родителей. Тогда-то в ней и заметили присутствие зловредного беса.

– Вы сказали, что на Виктории была печать?

– Да. В том-то и дело, что – была. Кто-то весьма умелый смог перековать печать, а может, каким иным способом смазать ее. Но факт остается фактом – ему это удалось. Освободив скованного в ней беса, он вверг девочку в панический шок. Теперь не ясно, когда она из него выйдет. Возможно, это случится завтра или через неделю, а может, и через несколько лет! Кто знает?

– Но как это возможно?

– Пока не знаю, но у меня есть некоторые наметки. – Гурявин расстегнул верхнюю пуговицу сорочки, потер шею. На тыльной стороне ладони, извиваясь, пульсировали красные и синие полоски, похожие на змейки. Они сворачивались в кольца, а затем распадались и собирались в неимоверные, абстрактные формы.

– Уверен, наши друзья, – продолжил магистр, – Келли и Ермак Васильевич, так или иначе, выйдут на след загадочного преступника. Нам же с вами, Мария Александровна, придется пройти иной путь, по другому следу.

Марию тогда так и подмывало задать вопрос: «Почему я?», но Гурявин, кажется, умел неплохо читать мысли.

– Вы видите куда больше остальных, и для меня до сих пор является загадкой, почему вас держат в четвертом отделе, а не привлекли к оперативной работе на Стрелецкой. Кстати, – добавил он, – не одного меня мучает этот вопрос.

Старогуева, 19:32

– А вот и наш общий знакомый, Мария Александровна.

Мария посмотрела в сторону, куда кивнул магистр, затушивший свою сигарету о крышку алюминиевого футляра. В опустившихся на город сумерках было сложно что-либо рассмотреть. Однако спустя одно мгновение она различила в полумраке некое движение, а затем и контуры достаточно крупного мужчины, походившего своей осанкой на самого настоящего медведя. Пружинистой походкой он шел в их сторону по брусчатому тротуару, обходя наиболее освещенные участки обезлюдевшей улицы. Шел он уверенно, и если бы кто-то и увидел его, то вряд ли обратил на него внимание больше, чем он этого заслуживал.

Мысленно соглашаясь со старой как мир поговоркой «ночью все кошки серы», Мария никак не могла признать в приближавшемся к ним мужчине Николая Степановича Бурьйина. Больше того, у нее не вышло скрыть и своего удивления. А вопрос, что связывало капитана жандармерии и магистра седьмого класса, напрашивался сам собой.