Ксения Чайкова - Привет из прошлого

К стыду своему, это презрительно-снисходительное отношение дворян к моей матери долгое время разделяла и я. Отец… Он был король! Настоящий, какого описывают в приключенческих романах, сказках и легендах. Справедливый, мужественный, мудрый. Властный и решительный, готовый на всё ради блага государства. Порой жёсткий, порой милосердный. Умный и рассудительный. Мать же моя на его фоне казалась ещё более беспомощной, неуверенной в себе и робкой. Ну и относились к ней соответственно. В королеве придворные видели этакую статуэтку красивенькую – стоит себе в углу, глаз ублажает, а большего с неё и не спросишь. Ну и голос подаёт изредка, только вот прислушиваться к нему совсем не обязательно.

Уже много позже – годы и годы минули со дня её смерти – я с удивлением узнала, что королеву Ирлу очень любили в народе. Не просто любили – уважали и едва ли не боготворили. Деньги, выделяемые ей на личные расходы из государственной казны, она тратила не только на себя, свои наряды и украшения. Именно благодаря её хлопотам сначала в крупных, а потом и в небольших городах стали открываться лечебницы для малоимущих граждан, училища и пансионы для детей ремесленников и крестьян. Она не раз произносила перед советом министров пламенные речи о пользе всеобщего образования, стремясь выбить из прижимистых государственных мужей средства на строительство очередной школы. Придворные дамы втихую (а часто и во весь голос) посмеивались над этой странной придурью малахольной островитянки, а мать, не слушая их, с корзиной остатков с королевского стола посещала приюты для вдов и сирот и больницы в самых бедных кварталах столицы, а иногда и соседних городов. Тем самым она доставляла немало хлопот гвардии – ведь охрана Её Величества в этих поездках была делом непростым – что, конечно, также не способствовало любви к королеве при дворе.

Я, надо признать, тоже считала все эти метания по школам да больницам дурной блажью мающейся бездельем женщины. С самого детства, сколько себя помню, у меня было другое увлечение. Книги! Читать принцев и принцесс в те времена было принято учить рано, и уже в шесть лет я поняла, сколько бесценных сокровищ содержит Большая королевская библиотека. А ведь была ещё Малая, в которую учёные мужи, друиды и паладины получали доступ лишь по личному разрешению отца. Что за чудесные книги там хранились, сколько бесценных знаний они содержали! Раз попав в библиотеку, я безо всякой магии оказалась очарована и безнадёжно влюблена до конца моих дней.

Книги заменили мне всё. И то – сказать по правде, детство моё, сытое и очень обеспеченное, назвать счастливым получится вряд ли. У меня не было ничего из того, чем не обделены бывают даже крестьянские дочери и сыновья.

Родительская любовь? О нет. Я стала серьёзным разочарованием и для матери, и для отца. Король, разумеется, хотел сына, наследника, продолжателя династии и будущего государя для Осигора. В мечтах он наверняка не раз и не два дарил так похожему на него кудрявому мальчику первый меч и боевого коня, обучал соколиной охоте, рассказывал о древней истории нашей семьи… Но родилась девчонка, практически бесполезная для престолонаследия и малость странноватая. Мать… Ну, она, наверное, смогла бы полюбить меня, будь я хорошеньким, вежливым и общительным ребёнком, которого можно наряжать в эффектные платьица, модно причёсывать и обвешивать драгоценностями, а потом пожинать обильный урожай комплиментов и восторгов. Но увы. Уродилась я некрасивой, можно даже смело сказать – страшненькой. Одна нога короче другой, разноцветные глаза, худощавое телосложение, слишком бледная кожа, острый нос и тонкие губы… Маленькие дети обычно милы все без исключения, даже те, кто не отличается картинной красотой. Меня же с первых дней моей жизни можно было назвать какой угодной, только не милой. Придворные сплетницы шептались, что это всё оттого так вышло, что мать моя, будучи уже сильно в тягости, по парку гуляла и на жабу наступить изволила. Вот, мол, в жабу вся та «красота» принцессина и пошла. Ага, конечно. Очевидного никто до последнего предпочитал не замечать. Оно и к лучшему, наверное. Нет, я думаю, что слуги, из тех, кто посмышлёней, всё-таки что-то подозревали. Но сомнения свои они предпочитали держать при себе – не зря были умны и наблюдательны. Да другие при дворе (том ещё гадючнике) и не прижились бы. А вот аристократам наверняка была омерзительная даже одна мысль о том, что в самой родовитой семье королевства может уродиться такое… Ну, они её в свои головушки напудренные и не допускали.

Из-за слабо выраженной любви родителей ко мне прохладно относились и придворные аристократы, и слуги. Нет, конечно, никто не оставлял меня голодной или нечёсаной. Но угождать, как отцу или матери, предвосхищать любое желание, любезно улыбаться мне челядь не стремилась. А после одной неприятной истории и вовсе сторониться предпочитала. Решили меня раз подстричь. Лет пять мне, помнится, было. До этого матушка категорически запрещала подступать к принцессе с ножницами, но тут в моду вошли чёлки, и она сдалась – уж моде-то даже королева не указ! Ну и резанул меня её личный куафёр. С удовольствием так резанул, с душой. Оттяпал сразу изрядный клок, и чёлка получилась – загляденье. Вот только с волос кровь хлынула. Сама я это плохо помню, потому что буквально ослепла от боли. Но платье спереди было испорчено бесповоротно, равно как и коврик, на который всё полилось потом. Свидетелей было немного – тот самый куафёр, два его помощника да пара фрейлин. Поэтому и за двери моих покоев эта история не вышла – они все решили, что лучше такое не обнародовать. Виданное ли дело, чтоб с волос кровь текла! Ещё, Луноликая упаси, душевнобольными признают. Поэтому маменьке отчитались, что чёлка сделана в лучшем виде, платье да коврик выкинули втихаря, ревущую белугой принцессу утешили конфетами, дело замяли и больше никогда меня не стригли. Я же, на всю жизнь запомнив оглушающую боль, которая сопровождала обрезку волос, сама подобных попыток не предпринимала.

Друзей у меня тоже никогда не было. Как-то не сложилось вот. Нет, свору, то есть, прошу прощения, свиту дворянских дочек мне, конечно, выделили. Да только поговорить мне с ними было совершенно не о чем. Наряды, четырежды перевранные сплетни, драгоценности и выгодные женихи – то есть темы, которым постоянно посвящены были их беседы, – меня привлекали мало. В свою очередь, малолетние аристократки совершенно не интересовались теми волшебными вещами, что скрывались под обложками книг. Если мне, терзаемой жаждой общения, случалось завести рассказ о далёких странах, драконах или чудесных сказках, которые я прочла недавно, то девочки, разумеется, не разбегались и даже изо всех сил старались выказывать вежливую заинтересованность и не зевать так уж откровенно, но бесконечная скука, плещущаяся в их глазах, говорила сама за себя. Мальчики же сторонились меня всегда. В самом раннем детстве, когда не так ещё сильны различия между полами и можно найти кучу интересных совместных игр, они предпочитали не связываться со мной, потому что я эвоно что! Принцесса! Нельзя со мной в догонялки играть – ещё запыхается Её Высочество или поскользнётся да ножку подвернёт. И шутейный поединок на деревянных мечах недопустим – вдруг неприкосновенный пальчик окажется ушибленным, а то и целая ручка! Качели – развлечение для простолюдинов, мяч может попортить обстановку, прятки с громкой перекличкой и выскакивания из-за портьер под ноги взрослым во дворце строжайше запрещены… Став постарше, я в полной мере осознала влияние своей красоты, вернее, полного отсутствия оной, на умы окружающих. Принцесса прекрасна! И точка. Это непреложная истина, не подлежащая обсуждению. Так было, так есть, так будет всегда. Потому моя своеобразная внешность производила неизгладимое впечатление на молодых людей, впитавших прописные истины о дивной красоте принцесс с молоком матери. Долг, воспитание и этикет (а также честолюбивые родители), однако же, требовали выказывать мне восхищение. Получалось у сынов благородный фамилий просто превосходно, фальшь и неприязнь почти не чувствовались за тщательно выверенными комплиментами моему редкостному обаянию и восхитительно необычным глазам. Однако я нутром чуяла неискренность и некоторую брезгливость и от всей души отвечала высокородным юношам тем же.