Дорофея Ларичева - Охотник и его горгулья

Когда я спустился вниз, в общем зале было немноголюдно. Несколько купеческих помощников, Беранель и Ронвел. При виде меня проклинатель осклабился и громогласно поинтересовался:

– Ты, оказывается, накоротке с Одноглазым? И что он тебе сказал? Просвети меня, не понимающего ничего в проклятьях.

– Это не Одноглазый и не проклятье, – буркнул я, выискивая место подальше от мага. – Это одержимые глубинными тварям люди. А на чужаков они нападают потому как за тех часто некому заступиться.

– Ой ли? – с издёвкой переспросил проклинатель, подаваясь вперёд. Чёрные с проседью патлы упали на глаза, поблескивающие злющими искорками. – А за тебя есть, кому заступиться?

– Представь себе, – вынырнула из полумрака лестницы Нюка, пролетела до стола, плюхнулась на скамью подле меня и бесцеремонно потянула лапы к кувшину с молоком.

– Смотри-ка, домашнее животное тявкает! – продолжал издевательства маг. – Ванитар, ты ещё на ошейник с поводком не заработал?

– Для тебя нет, – огрызнулся я.

Он расплылся в довольной улыбке. Взрослый же дядька, а ведёт себя, точно малыш неразумный. Остальные молчат, наблюдают за зрелищем, не вмешиваясь. Беранель даже голову в нашу строну не повернул от тарелки.

– И также пойдёшь ночью гулять? – в тон ему поинтересовалась Нюка. – Не струсишь?

– А чего мне трусить? Я маг, не то, что некоторые, – проклинатель многозначительно посмотрел на меня и поднялся из-за стола.

– Иди-иди, утром похвастаешься, коли жив вернёшься, – продолжала подзуживать его Нюка.

Я понимал, на что она его толкает, но моя неприязнь к Ронвелу была столь велика, что я не попытался его остановить. Да он бы и не послушал.

Беранель молча доужинал. Остальные люди тоже разбрелись из зала. Остались только я с Нюкой, да Сервено – толстый владелец гостиницы. Оказывается, он всё это время подслушивал нашу «мирную» беседу.

– Что делать будешь, чародей? Мало кто верит в проклятье или как там оно у вас называется, – остановил он наши с Нюкой возражения. – За все годы ни разу на «Подкову» не нападали. В других трактирах были гости. Нас Всевеликий миловал. Но мало ли…

– Сколько заплатишь за ночное дежурство? – немедленно оживилась оборотистая Нюка.

– Четыре серебряных.

– Ванитар, пошли спать. Здесь нас не ценят, – распорядилась горгулья. Я едва сдержал улыбку.

– Хорошо, – поспешил набавить цену Сервено. – Шесть серебром – это максимум.

– Сегодня согласны, – опередила меня крылатая скряга.

Сервено молча вытащил из кармана горсть монет, отсчитал шесть и удалился. Горгулья довольно прицокнула.

– Он тебе завидует.

– Кто? Трактирщик? – не понял я.

– Проклинатель. Завидует отчаянно, оттого и цепляется, – Нюка перебралась на стол и принялась опустошать корзинку с печеньем.

– Чему? – искренне изумился я. – Я кругом всем должен. У меня нет ничего своего. Даже одежду в последний месяц беру у скупщиков старья. Боюсь проверять, сколько тел эти тряпки согревали до меня! – я подёргал за рукав застиранную рубашку.

Некстати перед глазами промелькнула витрина моего… когда-то моего магазинчика, дом Энафара, фигуры шести охранников Сварлига. Вспомнилось, как захлёбывался болью от переломанных рёбер, как унижался, просил не отбирать последнее, как ковылял от кредиторов в пропитавшихся кровью лохмотьях… Всевеликий, если я за ближайшие три месяца не заработаю требуемою сумму, проще утопиться…

– Жавидофать мош-жно мнохому, – с набитой пастью прошамкала Нюка. Она потянулась к кувшину молока, плеснула себе в блюдечко и напившись продолжила поучения. – Порой достаточно пустяка для зарождения зависти, перетекающей в лютую ненависть. Вот ты молод, здоров, недурён собой. У тебя есть шанс чего-то добиться. Чем не повод для зависти старого, не нужного никому неудачника, у которого впереди только дно бутылки?

Я неопределённо пожал плечами. Нюка, вроде, дала повод для гордости, а мне не радостно. Вообще никак.

– Слушай, хорош умничать. Давай деньги отрабатывать, – поторопил я её.

И потянулась долгая жуткая ночь. Я старательно обошел гостиницу, устанавливая сигнальные заклинания на окнах и дверях. Потом зажег несколько светляков, подвесил их над столом и принялся читать какую-то книженцию, обнаруженную на кухне под вешалкой поваров. Текст не оседал у меня в памяти, но сейчас сойдёт любое занятие – лишь бы отвлечься от мрачных мыслей.

Чёрные тени вяло толкались по углам общего зала, словно овцы перед дверями загона. От матери–тьмы их отделяли стены, довольно прочные на вид. Но уж если красхи с лёгкостью рвали на части магов, что им кирпичи?

«Брось, Ванитар, – утешал я себя, – красхи сейчас всего лишь люди из плоти и крови. Наверняка, даже чародейству не обученые как следует. Это не маги-землеройки, способные усилием воли обращать камень в пыль. Интересно, если Аганьер красх, отчего он испугался меня? И стыдился? Разве порождениям бездны доступны подобные чувства?»

Темнота скреблась и мяукала приблудным котёнком под окном, сулила россыпи звёзд, возила по стеклу ветвями плакучей ивы, продрогшей от сырого озёрного ветра. Ночь по-старушечьи ныла и сиротливо жаловалась скрипящей калиткой дома напротив. В нём полукругом света теплилось верхнее окно, точно болотный огонёк над трясиной.

Тихо ругаясь про себя, я пустился в обход гостиницы. А где-то красхи готовили вылазку, выбирали жертву. Только не к нам, ребятушки. Катитесь куда-нибудь подальше. Мы невкусные, ядовитые, как пауки-жабодёры…

После полуночи завыла собака. Лично убил бы её, с-с-собаку! Зловеще тикали часы, отмеряя время. Слишком медленно. Не уснула ли на чердаке Нюка? В случае чего она должна подать сигнал.

И только когда предрассветные сумерки сменились мутным рассветом, а из своей комнаты в обществе растрёпанной молоденькой служаночки выкатился Сервено, я позволил себе подняться наверх и немного поспать.

Через пару часов я был жестоко разбужен, наскоро накормлен и выпровожен на улицу своей крылатой мучительницей. Нетвёрдой походкой я шагал по мощёным улицам Нитереса, присматриваясь, прислушиваясь, стараясь поймать любое дуновение творящихся тут чар.

Как же тут безрадостно! Я вдруг представил стены Нитереса, разукрашенные весёлыми рисунками, узорами, как это сделали власти в Каринанде – пустили художников, и те расписали в разных стилях все дороги и дома.

Свернёшь на улицу – и попадаешь, к примеру, в лес. Шелестят с фасадов листья невиданных деревьев, скалятся из-за кустов волки, неслышно крадутся тигры, грациозно пританцовывает хрупкая косуля. Свернёшь на другую – и вот ты паришь в воздухе среди облаков и птиц. А внизу на мостовой вместо привычной брусчатки виднеются квадратики пашен, вьются пыльные дороги, сплетаясь в узор, словно линии на человеческой руке, текут реки, высятся игрушечные города. И страшно поначалу ступить. Кажется, стоишь на вершине горы, а внизу под тобой целый мир – аж дыхание перехватывает.