А. Воробей - Смотритель хищного города

Сказка молчит, тихонько всхлипывает за моей спиной.

– Прости, – шепчу я, сглатывая гвозди. – Мне больно. Покопайся в бардачке, там должны быть таблетки.

Она стряхивает осколки с сидения и перелезает вперед. В бардачке куча всякого хлама и пока Сказка в нем копается, я останавливаю все мысли, закрываю глаза, делаю глубокий вдох, выдох, и поворачиваю ключ. Двигатель покашливает и заводится.

– Завелась! – восторженно восклицает Сказка, и показывает пузырек в руке. – Это они? Тут написано…

Выхватываю таблетки, высыпаю горсть на язык и тут же разгрызаю.

– Нельзя сразу столько… – она не договаривает, видя, как я их проглатываю.

Мы едем медленно. Лучше так, чем совсем никак. Не думаю, что сейчас возможно разогнать это корыто и оно при этом окончательно не развалится. Город на удивление, тих и безмолвен. Кажется, то, что произошло, поразило и его тоже.

Смотрю на дорогу сквозь сетку трещин лобового стекла, одной рукой держась за руль, а другой за рану в боку. Кровь и не думает останавливаться. Успеть бы добраться до Бункера.

Бездомный снова и снова встает перед глазами. Память подсовывает настолько яркие и четкие картинки, словно он все еще лежит на капоте. Мраморное лицо в метре от моего. В тело постепенно возвращается чувствительность, бок начинает ныть от боли, как будто пальцы этого ублюдка продолжают пробираться под кожу. И вдруг я вспоминаю белое пламя. Белое, мать его, пламя!

На дороге кто-то стоит. Всматриваюсь сквозь треснувшее стекло, понимаю, что мне не показалось – действительно человек прямо на дороге – и сразу становится дурно. Встречи с еще одним бездомным я не переживу. В следующую секунду узнаю кто это и начинаю смеяться истеричным болезненным смехом.

– Это же Сумрак! – радуется Сказка, когда мы подъезжаем ближе.

– Ага, – отзываюсь я шелестящим голосом совсем безрадостно. – Зай, ты лучше закрой уши. Да и глаза тоже.

Торможу в нескольких шагах от него. Он стоит на месте, не двигается, ждет, когда я предстану перед ним во всем своем великолепии, и мне приходится вылезти из машины и подойти. Я плетусь к нему, зная, что будет дальше. Признаю: я это заслужил. Случается то, что должно случиться – он бьет меня сразу же, как только я оказываюсь в зоне его досягаемости. С размаха, вкладывая в удар всю душу. Моя голова запрокидывается, я теряю равновесие и падаю на колено. В рот течет горячая кровь. Кажется, один из его перстней разорвал мне губу.

– Я бы продолжил, если бы на тебе было больше живого места, – сдержанно говорит он. – До машины доползешь?

Не дожидаясь ответа, он уходит. Шевелю челюстью из стороны в сторону, раздается щелчок, и она встает на место. Перед глазами все плывет, земля вращается. Не с первого раза мне удается встать. Собрав остатки сил, я дохожу до машины и падаю на заднее сиденье. Кто-то заботливо закрывает за мной дверь.

– С ним все будет в порядке? – слышу обеспокоенный голос Сказки.

– Не сомневайся. Он живучий, как собака. А сдохнет, так тоже – ничего страшного.

– Спасибо, старина, – отзываюсь я в полузабытьи. Кажется, сейчас я потеряю сознание. – Почему ты появился так поздно? Ты такое пропустил…

Сумрак помогает мне идти. Сказка тоже стремится поучаствовать и подставляет плечо с другого бока. Это очень трогательно. Я раза в два тяжелее нее, и не могу по-настоящему опереться на девчонку. Из-за того, что приходится стараться не давить на эту мелюзгу, идти становится только труднее. Сумрак шипит на нее, чтобы отошла и не путалась под ногами.

Они доводят меня до ванной и оставляют там одного. Прежде чем заняться мной, ему нужно расспросить Сказку о том, что случилось. Понять все ли с ней в порядке. Он, видимо, уверен, что со своими ранами я и сам разберусь. Черт, сегодня я здорово облажался, взяв ее с собой!

Над раковиной висит осколок некогда большого зеркала. Близнецы разбили его прошлой весной, но кто из них, мы так и не выяснили – они в жизни не сознаются. Поэтому у нас принято считать, что оба, коллективно и по предварительному сговору.

Отражение в мутной глади подсказывает, что все хуже, чем мне представлялось: на шее следы от рук, содранная кожа свисает лоскутами, губа рассечена так, словно ее разрезали чем-то острым. Приподнимаю футболку – там просто кровавое месиво. Надо промыть рану, чтобы разглядеть, как обстоят дела на самом деле.

Желудок сводит и подкатывает к горлу, меня вот-вот вывернет.

Открываю холодную воду, опускаю голову под струю, осторожно умываю лицо и шею, царапины жгутся, но вскоре ледяная вода начинает приносить облегчение. Я стою так долго, облокотившись о раковину, стараюсь ни о чем не думать, просто чувствовать холодную воду на раскаленной коже. Вдруг кто-то проводит рукой по спине. Выныриваю из-под крана и вижу в зеркале Кошку. Крошечные ручейки стекают с волос по спине и груди под футболку, оставляя мокрые дорожки. Тошнота отступает.

По ее глазам видно многое. Она рассержена, напугана и совершенно ничего не понимает, но при этом не произносит ни слова. Не задает ни единого хренова вопроса, а молча начинает стягивать с меня футболку, догадываясь, что едва ли я смогу справиться с этим самостоятельно. Кошка – не какая-то там кисейная барышня, за несколько лет в Бункере повидала многое, и теперь хладнокровно берет в руки полотенце, мочит его и мягкими движениями вытирает кровь.

– Очень плохо? – спрашиваю я и чувствую, как голова идет кругом, – приходится схватиться за раковину, чтобы не упасть.

– Выглядит паршиво, – говорит Кошка, рассматривая мой изувеченный бок со всех сторон. – Будто из тебя пытались вырвать кусок мяса голыми руками.

Я молчу, и моего молчания достаточно, чтобы она поняла – пытались, и сумела это себе представить. Ее передергивает. Она ныряет под ванну, достает оттуда металлическую коробочку. Сказать по правде, ненавижу те моменты, когда ее открывают. Внутри бинты, зеленка, спирт, пластыри, загнутая игла и хирургическая нить – необходимый минимум для скитальцев между мирами и обитателей Города. Кошка льет вонючую жидкость на сложенный в несколько слоев бинт.

– Будет щипать, – предупреждает она, будто я сам не знаю, что то, что меня ждет нельзя назвать каким-то там безобидным «щипать». – Я аккуратно.

На пороге возникает Сумрак. Судя по всему, Сказку он уже допросил и теперь с особым извращенным пристрастием намеревается приняться за меня.

– Кэт, оставь-ка нас, – говорит он и забирает бинт из ее рук.

Кошка смотрит на меня полным сочувствия взглядом и молча удаляется.

– А я рассчитывал на нежные женские руки, – кисло усмехаюсь я и тут же жалею об этом – рассеченная губа, уже успевшая покрыться кровавой корочкой лопается и снова начинает сочиться.