Бранвена Ллирска - Песнь Серебряной Плети

Киэнн подошел к престарелой фейри почти вплотную, но она по-прежнему отрешенно блуждала взглядом где-то в темноте, вцепившись сухими узловатыми пальцами в свой потертый, неопрятный енотовый воротник. Прозрачно-тонкая кожа, когда-то наверняка блиставшая алебастровой белизной богини, теперь казалась пожелтевшим и обгорелым пергаментом, который разлетится в прах от одного прикосновения. Из-под нахлобученного на макушку, точно ветхая корзина на голову огородного пугала, болотно-зеленого берета выбивались куриные перья жидких седых волосенок. Растянутый подол клетчатой шерстяной юбки с выбивающимися нитями приоткрывал тощие старческие ноги в видавших виды замшевых полусапожках на стертом каблуке. Киэнн невольно перевел взгляд на собственные туфли. С тобой происходит то же самое. Ты медленно опускаешься. Еще лет двадцать – и ты превратишься в точно такую же рухлядь. Если, конечно, решишь выжить любой ценой.

Несмотря на теплую погоду и свой нелепый зимний наряд, седая фейри дрожала так, словно стояла нагишом под леденящим февральским ветром. А ещё от нее исходил стойкий, абсолютно человеческий запах дряхления и близкой смерти, от которого Киэнна буквально передернуло. Запах – это, пожалуй, последнее, что может утратить фейри на пути вырождения. Вонь прели и нафталина вместо пьянящего аромата яблок…

И все же это был шанс. Причем жирный шанс, куда получше, чем с подменышем. Киэнн решил не ходить вокруг да около:

– Почему ты не можешь вернуться?

Изгнанница глухо вскрикнула, спешно зажав рот трясущейся рукой. Киэнн повторил вопрос на шилайди, чтобы быть уверенным, что его поняли и поняли верно. Она обернулась так медленно, как будто боялась рассыпаться, или, быть может, спугнуть то неведомое, что стояло у нее за спиной и говорило на языке фейри. И, в общем-то, Киэнн мог ее понять.

Взору Киэнна предстало лицо, схожее то ли с ритуальной маской африканских аборигенов, то ли с оплавленной свечой. Внешние уголки водянистых слезящихся глаз, казалось, медленно стекали к отвислым щекам, и те, в свою очередь, сотней восковых складок, застывали у подбородка. Узкий, изломанный морщинами рот скалился в жуткой трагической гримасе. Гротескный нос, точно вылепленный наспех никудышным гончаром, такая же уродливая лепнина под глазами и в разлете бровей, и брызги несмываемых пятен, какими отмечает подвластных себе созданий жестокий бог – время.

– Ты – Дэ Данаан? – сиплым, глухим голосом простонала она.

Старуха определенно не знала его, также, как и он ее не знал. И все же угадала безошибочно, с первой попытки. На лбу у меня, что ли, написано?

– Если я тот, за кого ты меня принимаешь, тебе следует отвечать на вопрос, а не ставить встречный, – холодно отчитал старую фейри король. Король, который давно умер. Но ей этого знать не обязательно.

Дряхлая фейри испуганно сжалась:

– Не надо…

Киэнн невольно поморщился. Как будто я могу тебе что-либо сделать. Только понтуюсь.

– Кто ты? – сжалился над ней он. Старуха явно малость не в своем уме, лучше уж спросить у нее что-то полегче. Не то, чтобы его и впрямь очень уж интересовала ее природа – она не тролль, несмотря на все нынешнее уродство, и, скорей всего, даже не гвилл. Ее глаза, даже утратив былую яркость и сияние, изливали в сознание нежную зеленоватую бирюзу. Она почти наверняка была духом воды, какой-нибудь дивной морской девой или пленительной нимфой. Что делало ее настоящую еще более пугающей. – Кто ты такая? Шелки? Никса? Мэрроу? Ундина?

– Я – ламия, – с нескрываемой горечью ответствовала она.

Небо Маг Мэлла! Ламия! Та, из волос которой рождается радуга! Та, что пробуждает спящие воды рек одним лишь поцелуем! Та, что умеет строить мраморные замки из пены прибоя! Если, конечно, все это не вранье.

Киэнн окинул жуткую каргу изумленным и одновременно недоверчивым взглядом:

– Ламия? Я о вас только в книжках читал. Вы существуете?

– Я была последней, – еще больше скривила губы горестная маска.

Киэнн глубоко втянул воздух, переваривая услышанное.

– То есть тебя не могли убить? И потому изгнали?

Ее преступление уже казалось неважным. Даже если оно было из разряда тех, за которые и впрямь карают смертью.

– Да, мой король.

– Но это же, по сути, то же самое! Такой же геноцид!

То же, да не совсем. Ее могли позвать обратно, по прошествии срока, который сочли бы вполне достаточным. Могли, да не позвали. Ни он сам, ни его отец, ни бабка, которая, скорей всего, и отправила последнюю из ламий в бессрочную ссылку. Говорят, проклятая стерва вообще не выносила женской конкуренции и уморила всех наложниц старика Нуады просто за то, что они все детство мозолили ей глаза.

– Ты пришел за мной? – ламия с преданностью щенка подняла на него глаза. – Ты позволишь мне вернуться?

Да что ж сегодня каждая встречная фейри видит в нем своего благодетеля?

– Да, ламия, – на этот раз все же величаво кивнул в ответ Киэнн. – Ты можешь пойти вместе со мной. Ты еще помнишь дорогу?

– Дорогу нельзя забыть, мой король! – ее погасший взгляд вспыхнул неудержимым ликованием.

«Ну и отлично, – так и просилось на язык. – Значит, ты поведешь. Потому как, видишь ли, мой навигатор сломан и, полагаю, ремонту не подлежит».

Такая великолепная возможность ему уже и не снилась. Пролезть через черный ход вместо того, чтобы лупить кулаками в парадные ворота и вопить: «Вот я! Вяжите меня!» Какая редкостная удача, что, в последний момент, ему все же не хватило храбрости зажмуриться и прыгнуть в пропасть! Страшно подумать, что она бы сделала с ним…

Киэнн одарил ламию еще одним покровительственным кивком, надеясь, что трухлявая развалина сама поймет, чего от нее требуется. Однако вместо того, чтобы поспешить к желанным берегам, старуха вдруг упала на колени и принялась целовать ему руки своими сухими шершавыми губами. Киэнн с трудом сдержал порыв отпрянуть или, не дай бог, оттолкнуть стоявшую на самом краю бетонного пирса фейри. Девять лет назад он принял бы такое выражение благодарности как нечто само собой разумеющееся. Даже если бы дело обстояло примерно так же, как сейчас и благодарить этой несчастной его было, собственно, не за что. Теперь оно отчего-то раздражало. И дело было отнюдь не в брезгливости, эка невидаль! Да неужто ты и впрямь разучился лгать и при этом не чувствовать себя мудаком? – Плохи твои дела…

– Ну довольно, – все же попытался освободиться Киэнн, имитируя сытую небрежность в движениях. – Шевели своей костлявой задницей или я уеду без тебя.

Вопреки его ожиданиям угроза не подействовала. Ламия продолжала лихорадочно цепляться за его пальцы, рукава, полы плаща, ремень джинсов, бессмысленно бормоча:

– Шестьдесят семь лет! Одна, совсем одна! Никого… Все ушли: Джон, Лаура, Генри… Шестьдесят семь! Почему? Почему ты пришел только сейчас? Никого, одна… Шестьдесят… семь… За что? Знаешь ли ты, что это такое? Шестьдесят семь… лет…