Борис Виноградов - Последняя седмица. Откровения позднего агностика

– Да, чудно, – признал я и спросил, чего он еще накопал о нашей малой родине с тех пор, как мы не виделись.

Колька с детских лет интересовался историей села, вел кружок в школе, и с годами у него скопился внушительный архив бумаг, грамот и документов, касающихся нашей церкви. Он первый из нас поступил в институт, в МАДИ у метро «Аэропорт», но не закончил, его выгнали с третьего курса «за аморальное поведение, преклонение перед чуждой буржуазной культурой и стиляжничество». Основанием явилось письмо председателя Кудиновского сельсовета – С. Михайлова, где тот настоящим сообщал, что студент Вендеревский позорит облик советской молодежи, танцует стилем в деревенском клубе.

Это был приговор. Колька завербовался шофером на севера и работал там года два, пока судьба-злодейка не преподнесла ему еще один сюрприз. Ему грозила тюрьма за то, что, переправляясь по зимнику, утопил в речке Анюй на Колыме машину с дорогим имуществом одного прииска, хотя сам успел выбраться из-подо льда и остаться в живых.

Надо сказать, глава местной советской власти в Кудинове не был уважаемым в народе человеком. За глаза его называли «стукач», унтер Пришибеев, или просто Серёга. Говорят, многих он отправил в не столь отдаленные места за анекдоты, моральную неустойчивость и антисоветскую пропаганду. Пацаны старались как можно меньше с ним встречаться и не попадать в его поле зрения, которое было довольно обширным. В сельсовет входило несколько окольных деревень – собственно Кудиново, деревня Новая, Белая, Кудиновская слобода и Черепково с общим населением около 5 тысяч человек.

Он входил в клуб, опирался сутулой спиной на косяк двери, засовывал в рот леденец и стоял в этой позе, словно злой демон или мрачный истукан, глядя из-под мохнатых бровей на танцующие пары, и пытался понять, не крутит ли киномеханик Иван, он же штатный диск-жокей по совместительству, на старой радиоле виниловые пленки с музыкой тлетворного Запада. Иногда врывался в круг, хватал за шиворот особо отличившихся и тащил на улицу. Меня и нашу компанию он почему-то не трогал, только сверлил этот веселый, беззаботный мир ненавидящим взглядом, не мешая отплясывать буги-вуги и выписывать кренделя.

Кстати, в той же компании любителей джаза можно было видеть и его сына Володьку, который хоть и побаивался отца, но виду не подавал и судорожно дергался вместе с нами, очарованный магией рок-н-ролла. Потом, много лет спустя, военный летчик Владимир Сергеевич Михайлов стал главкомом ВВС РФ. Говорят, звезду Героя России он получил за участие в операции по ликвидации в Чечне мятежного генерала Джохара Дудаева. Если так, то вполне возможно, могли бы увидеться. В тот день я был в Майкопе и в Грозном, делая репортаж с похорон на улице Шекспира. Но не довелось.

***

Довелось только через несколько лет встретить еще одного друга детства – Лешку Воронцова, с которым тоже учились в одной школе и в одном техникуме. К тому времени Лёшка стал видной фигурой и занимал пост председателя Московской областной думы, входил в какую-то комиссию при Совете Федерации на Большой Дмитровке, куда я иногда ходил за интервью пешком из редакции на Пушкинской площади. Встреча была случайна и коротка. Как-то мы проезжали мимо его дома на слободке, и Колька сказал, что видел Воронцова утром у него во дворе.

Остановились у глухого забора, постучали. Сначала вышел охранник, спросил кто такие, чего надо, потом исчез, лязгнув железным запором. Минут через пять появился сам Лёшка. Мы не виделись больше тридцати лет, у меня радостно билось сердце, как это бывает при нечаянной встрече с тем, кого раньше знал и почитал как близкого товарища. Я уж готов был кинуться в объятия, как Максим Максимович к Печорину, но Лёшка устало повалился на траву и как-то заученно, то ли хвастая, то ли намекая на строгую иерархию, произнес:

– Я большой государственный и политический деятель.

От такого приветственного слова у меня пропал не только голос, но и желание задавать дежурные вопросы про жизнь и здоровье. Это все, что он мне сказал и что я от него услышал. Сам я про себя ничего такого сказать, естественно, не мог, обрисовал лишь вкратце свой путь, отмеченный малыми вехами в большой журналистике. Но Лешку это не тронуло. По долгу службы он, конечно, читал прессу и хорошо знал, кем я был, когда и где находился, что писал и делал. На этом и расстались. И лишь вчера Юрик мне сообщил по телефону, что Лёшка, его сосед по Кудиновской слободке, умер. Аккурат на 9 мая, когда я с сыном Павлом шел по Тверской в колоннах Бессмертного полка и нес портрет моего дяди Алексея Алексеевича Виноградова, бравшего Берлин в апреле-мае 1945 года.

– Почему, – спросил я.

– Пил.

Я долго не мог понять, отчего два человека, хорошо знавшие друг друга в юности, считавшиеся почти братьями до ухода в армию, не нашли, что сказать при встрече и не захотели узнать, как прошли эти годы. Иногда я вспоминал его и надеялся, что судьба еще сведет нас вместе, и нам будет о чем поговорить и что-то рассказать друг другу. Это же должно быть интересно – связующая нить, долг вежливости, зов предков, люди одной крови и все такое… Я еще думал, что успею сказать ему, услышать от него нечто важное, что поможет мне понять собственную жизнь, к которой у меня тоже немало вопросов, остающихся без ответа.

Но не вышло, Лёшка ушел, не прощаясь, его уже не достать. Только потом, спустя некоторое время, до меня стало доходить, что ему человеку с большой долей врожденного тщеславия и благоприобретенной гордыни, на момент истечения срока служебных полномочий и заката чиновничьей карьеры, наверное, нечего было сказать. И может быть, на свидание со мной, как на свидание с безмятежной юностью, он шел как на страшный суд. Единственное, что мне удалось потом найти в публичном доступе, это короткая справка в Википедии. Она подтверждает, что тогда он говорил мне правду.

Алексей Алексеевич Воронцов, закончивший Кудиновский машиностроительный техникум, Всесоюзный заочный машиностроительный институт, свидетельствует этот универсальный источник поверхностных знаний, эрзац начального школьного образования, действительно являлся государственным и политическим деятелем. Имеет две награды – медаль «За отвагу на пожаре» и «Ветеран труда». Где и когда он отличился при тушении огня и кого спас, доподлинно неизвестно, а ветеранскую медаль за выслугу лет в те годы вручали всем, кто отработал на производстве 25 лет. Мне тоже такую выдали в «Известиях», только, я ее потерял, осталась лишь запись в трудовой книжке.

Трудовую деятельность в те годы мы начинали рано – лет в пятнадцать, шестнадцать, подрабатывая на стройках или в совхозе во время каникул. Платили, конечно, мало, денег на гулянку не хватало, и чтобы их было побольше, шли на различные авантюры. Однажды летней ночью Лешка предложил наведаться в колхозный амбар, который располагался в храме Пресвятой Богородицы, чтобы вытащить оттуда пару мешков зерна. Их можно было продать местным хозяйкам на корм скоту или курам и получить за это гораздо больше, чем ты бы заработал на стройке того же свинарника. Будучи автором этой идеи, он взял на себя и разработку всей операции до мельчайших деталей.