Юля Лемеш - Хранитель времени

Дом, с барельефом – лицами девушек, притягивал как магнит. Первая показалась мне отчужденной – словно ее силы для меня были непригодными. Зато вторая – она вызвала у знака на ладони заметный отклик, он стал нежно-синим, прохладным, успокаивающим.

– Хулиганишь? – милый пожилой дедушка сначала был настроен более воинственно.

Наверняка решил, что я малюю всякую фигню на барельефе.

– Да нет, что вы. Они мне очень даже нравятся, – оправдания были приняты.

– У тебя рука светится, – удивленно заметил дедушка.

– Я знаю. Так и должно быть.

Его взгляд стал понимающе-подозрительным. Взгляд исследователя, внезапно нашедшего доказательство своей теории. Он уже нацелился цапнуть меня за руку, но я не далась и побежала к площади. Ему меня не догнать.

Вот черт, теперь придется перчатки по вечерам носить. Или только одну. Она у меня есть. Велосипедная. И плевать, что люди подумают. Не хочу лишнего внимания к себе привлекать.

Прижав руку к животу, я трусцой добежала до родной подворотни и без раздумий метнулась на крышу. Единственно, что меня беспокоило – как бы не сесть на то место, где Черная графиня окочурилась. Из элементарной брезгливости.

На крыше было хорошо. Лучше чем на земле. Безмятежно. Над городом скользили прозрачные облака, слегка подсвеченные народившимися лучами солнца, которого пока не было видно. Если смотреть на облака, то кажется, что город плывет, медленно, к какой-то невиданной цели. Я догадываюсь, что лет через пятьдесят уровень воды поднимется и первые этажи зданий окажутся в воде. Жители будут бороться, потом устанут и начнут перебираться на более возвышенные места. А в Питере будут проводить экскурсии. Как в Венеции. В пустых домах поселятся совсем другие люди. Которым плевать не удобства. А лет через сто случайный баклан сядет на золоченого ангела, торчащего из воды, дожует свою рыбу, пометит ангела белым пометом и отправится рассматривать остовы многоэтажек на окраинах.

Хорошо, что я этого уже не увижу.

Москва, сука, хитрая – на холмах пристроилась, подальше от заливов и озер. Завидую.

Слабость сменилась переизбытком энергии. Ладонь сияла, он нее шел луч, как у прожектора, выискивающего вражеские самолеты в небе. Я пускала несолнечных зайчиков куда только могла. На лысину Исаакия. На новодельные жестянки крыш. До шпиля Адмиралтейства луч не дотягивал. Скользил по темным проемам спящих окон, вспугивая недремлющих котов и спящих голубей.

– Балуешься? – от внезапного голоса Графини я чуть с крыши не свистнулась.

– Ага. А вы какими судьбами тут оказались? – у меня голос дрожал слишком заметно, но Графиня не стала обращать на это никакого внимания.

– Дела не завершенные, – рискнув посмотреть на нее, я удивилась – она была почти молодая.

Молодая, и вовсе не благородная с виду. Почти как та девица на фотке у Городничего.

– С квартирным вопросом разберусь и в путь. А ты, смотрю, слоиться начала, – рассеянно заметила Графиня, кокетливо поправляя кудельные локоны.

– Это как? – мне слово слоиться не понравилось.

– Скользишь между тем и этим. Гляди, как бы насовсем не расслоиться.

– А то что?

– Ничего хорошего. Можешь насовсем уйти и не вернуться. Еще хуже, если внешняя часть тут останется, а сущность черт знает куда занесет. Но ты знай – у тебя есть шанс. Предназначение. Оно не всякому дано. Но будь осторожна.

О чем она меня предупредить хотела, я так и не узнала. Меня попросту прогнали.

– Иди уже. Мне одной побыть надобно. Прощай. Больше не свидимся.

Метка на руке мерцала почти розовым, ближе к лиловому. На чердаке лиловый стал почти белым. Собрав его в кулак, я решила, что нужно срочно найти перчатку. Я ее сразу отыскала, она рядом с великом валялась. Не новая, смятая, но очень удобная на руке. Без пальцев, с кожаной ладонью и сеткой на тыльной стороне.

Дома было мертвенно тихо. Пылинки вальсировали в застоявшемся воздухе. Меня огорчило, что квартира выглядела нежилой и даже чужой. Я порыскала, надеясь, что Панк забыл хоть какую-то мелочь у меня. На память. Но не нашла.

А еще мне вдруг захотелось проведать свой фотик. Точнее – у меня возникла идея, которая на тот момент показалась мне дельной и многообещающей.

Заодно прихватив зарядное для него и для мобилки. Наскоро сполоснулась под душем, переоделась и посмотрелась в зеркало. Загар почти слинял. Только веснушки на носу остались. Влажные волосы выглядели как парик, выловленный из пруда с тиной. Ну и плевать – мне фиолетово, как я выгляжу. Панка нет. На меня некому любоваться. А вот узнать, что за Голос живет в Вовиной берлоге мне хотелось. И еще – вдруг повезет сфоткать его? Воодушевленная этой идеей, я покинула родной дом.

Во дворе сидел рыжеватый ушастый песик и думал над миской куриных косточек. По раздувшемуся пузику было понятно – он съел гораздо больше, чем собирался и, судя по выражению морды, скоро настанет момент, когда лишняя еда попросится наружу.

– Привет, Маркел номер два.

Прорычав вялую угрозу, песик скорчился и блеванул. Как Самсон во время открытия летнего сезона. Смущенно посмотрел на меня, уронил одно ухо, и тявкнул. Я поспешила к своей парадной. Не могу видеть такое – саму тошнить начинает.

– Постойте! – Гриша гнался за мной как за отъезжающим автобусом. – Я так и знал, что вы сейчас обратно пойдете.

– Мир рушится? – невежливо буркнула я.

– Конечно, – судя по ответу, Гриша был рассеян сильнее обычного, – Вы знаете, я не люблю сплетни…

Ну вот, сейчас мне снова расскажут про СПИД и про то какая я развратная.

– Говорят, что та дама, что упала с крыши, она была совсем одинокая. И как сказали знающие люди – она оставила завещание. На квартиру и прочее имущество. Все гадают – кому именно. Вроде бы – на того, кто был ей близок. И все вдруг вспомнили, что они успели этой даме помочь. Любочка тоже помогала…

– Это не страна, а обосраться просто, – высказалась я и удрала от Гриши.

Который стоял столбом, тщетно пытался вспомнить, не мог ли он случайно помочь Черной графине. Наверняка, скоро решит, что она его вопли о грозящей катастрофе воспринимала как действенную поддержку. И когда огласят завещание – весь наш двор соберется на митинг. И все станут орать о несправедливости и о том, как они переломались, обихаживая коварную и неблагодарную старуху. А я наберусь смелости и жалко пропищу:

– А ни хрена вы ей не делали!

И тут меня постигнет незаслуженная, но справедливая кара. Меня просто растерзают на запчасти. Люди очень не любят правду. Особенно, если дело касается недвижимости в центре любого города.

Где Вова прятал заначку, я не узнала. Но к моему возвращению он был пьян как архетип говнаря. Разломанная вешалка валялась на полу. Рядом – косуха. На ней – ноги Вовы. На одной – носок. Дырявый на пятке. И большой палец тоже торчит.