Юля Лемеш - Хранитель времени

– Ты руку вынь из рукава, – уговоры не помогали.

– Эшшыли ауй.

Несчастный Вова дергался, мотал головой, словно отгоняя комаров. Оседал вниз, руки взмывали как крылья унылого стервятника. Усилием воли выпрямлял колени и снова выглядел как классическое огородное пугало. Улучив момент, когда он воспрял и даже встал на носки, я сдернула стальной крючок вешалки с гвоздя.

Огородное пугало пошаталось, попыталось красиво взмахнуть волосами, но потеряло равновесие и стремглав боком помчалось по прихожей. Интересно, где он такую монументальную вешалку добыл? Сейчас таких не делают.

– Эгава. Тан. Эгла. Га.

Клея он что ли наелся? Ни слова не понять.

Грохот обозначил Вовино приземление. Застряв между шкафом и какой-то мебельной рухлядью, он продолжал извлекать изо рта странные звуки. Пришлось подойти поближе, чтоб оценить обстановку. Теперь мне удалось понять, в чем заключалась причина небывалого Вовиного косноязычия. У него язык стал как у чау-чау – синий. И распухший. У меня после пирсинга тоже был еще тот язык, но не до такой степени.

– Опоек. Алкаш. Белочник, – я с перепуга забыла все нужные слова.

Собрала по квартире оставшиеся бутылки с водкой и вылила ее в раковину. Не убьет же он меня? Решит, что сам выжрал.

– Гымага гын, – сообщил Вова шкафу.

Вот идиот – протрезвеет и что ему лучше на душе будет? Ведь сразу вспомнит, что Панка больше нет. Но печень уже не вернешь.

Стыдно признаться, но мне казалось, что больнее чем мне никому быть не может, даже Вове.

Перепроверив все потайные места и не найдя заначки, я проведала Вовино тело. Тело выглядело по-зомбяцки, но дышало.

В полутьме отчетливо светилась альгиз. Забавно они ей название придумали – как имя азиатской принцессы.

Издав рык, Вова дернулся и едва не уронил мебель на себя.

– Будешь пить – руной по морде тресну, – предупредила я, но он уже снова провалился в тревожное забытье.

В тот же день, точнее – вечером, я выбралась из Вовиной берлоги и отправилась на прогулку. Мне нужно было подумать. А на ходу это лучше всего получается. В общем, я брела по городу, шла себе и посматривала на свою руку. Пытаясь понять, по какой причине свет от руны становился то ярче, то темнее.

– Клевая наколка. А как ты ее сделала? – спросил смешной парень, смахивающий на помесь эмо и гламуриста.

– А то! Клевая не то слово. Нанонаколка, инновационная и нанотехнологичная. Последние разработки в мире моды.

– Где делала? Сколько отвалила? Я тоже такую хочу, – волосы мешали ему рассмотреть мою ладонь, и он беззастенчиво собрал челку в пучок и прицепил ее заколкой на макушке.

– Не скажу. Из вредности.

Если бы я была экстрасенсом, то быстро бы сопоставила яркость свечения руны и энергетику каждого метра Питера. Я бы решила, что в город есть «светлые» и «темные» места. Но эта классификация бессмысленна. Потому как для каждого человека требуется сочетание и того и другого.

– Эй, послушай, ну что тебе трудно адрес дать? – настаивал смешной мальчик.

– Держи карман шире!

Оставив парня горевать в одиночестве, я побрела дальше, пока ноги не привели меня на набережную канала. Куриная лапка сияла не хуже света фар. Но как только я дошла до моста – потухла и впервые стала черной. Как след от ожога с копотью.

– Ты тут умер, – мой голос прозвучал громче необходимого, спугнул полосатого кота, который караулил добычу.

Почему мне взбрело в голову, что Панк умер именно на этом месте, я не знала. Но была уверена в этом на все сто.

– Плохое место, – прохрипел бомж, собирающий пивные банки.

– Почему?

– Хуже некуда. Горем веет.

Более пространного ответа я так и не дождалась.

Села. Прямо на гранит, прислонившись спиной к чугунной решетке. Смотрела на ладонь. Понюхала ее – гарью не пахло. Придется принять за аксиому – черная метка – знак смерти. Или я не права? Наверняка не права. В городе нет места, где бы кто-то не умер. В блокаду люди прямо на улицах падали навсегда. А ведь еще была и революция.

Не знаю, сколько я там просидела. Об меня спотыкались аутичные фотографы. Меня пытались соблазнить пивом, сексом, возможностью сходить в ночной клуб. В меня даже кинулись воздушным шариком, который мягко коснулся плеча и улетел в канал. Тогда я встала, чтобы поглядеть, как он качается на мелких волнах.

– Я люблю тебя. Я всегда буду тебя любить. Если ты меня слышишь – дай мне знак.

Я ждала. Старательно. Неистово. С надеждой.

Знака не было.

Шаркая подошвами босоножек, я дошла по нашему маршруту до Невского. Знак на руке светился не ярче могильного светляка. Около старинной решетки небольшого садика, метка снова стал черной, но с красным сиянием внутри. Наверное, тут много кого убили.

По-честному, пока я толкалась среди пешеходов на пути до Гостинки, знак был светлым всего пару секунд. И то только чуть-чуть. Мертвый город. Город мертвецов и страданий. Настроение упало до нуля.

– Я люблю тебя! – веселая совершенно трезвая девочка попросила разрешения обнять меня.

От неожиданности я согласилась. Дикое ощущение – ребрышки, чужое тепло, голова мирно касается моего плеча.

– Ты меня тоже люби, ладно? – она убежала, размахивая руками – на той стороне Невского ее поджидал мальчик.

Хороший повод умереть от зависти. Они вдвоем. Я одна. Они сейчас добегут до пешеходного перехода и встретятся, обнявшись. Наверняка она повиснет на нем, повизгивая от счастья. Даже смотреть не стану.

Это случайное объятие смутило меня гораздо больше, чем хотелось бы. Я решила настроиться на позитив. Чтоб не портить своим видом настроение окружающих.

Знак на руке начал менять свет на красный, становясь багровым, как вулканическая лава.

– Йа, ты, бля буду…, – укушенный ягой, родной брат Фредди Крюгера ловко оттеснил меня к стене.

– Будь.

Крюгер оказался настойчивым, ему хотелось подраться-потрахаться-получить в морду, желательно все оптом и немедленно. И как назло в галерее Гостиного двора на тот момент ни оказалось никого, способного мне помочь. Только парчовая старуха, которая дремала над своими неизменными сумками. Крюгер лез под мою футболку, дышал гнилью зубов, невнятно мычал, довольный легкой добычей.

Рука сама вздернулась вверх, едва не выдернувшись из сустава – свет полыхнул, отбросив любителя яги на несколько метров. Мне показалось, что у него задымилась макушка. Но рассматривать желания не было.

Парчовая старуха проснулась, бессмысленно поморгала глазами и вдруг завопила голосом пожарной сирены призывы в пользу Зюганова.

– А у меня теперь волшебная рука, завидуйте мне белки и жучки, – бормотала я, удирая по Садовой в направлении своего дома.

Меня даже не беспокоила внезапная слабость, на грани головокружения. Похоже, спасательная операция умудрилась отобрать слишком много сил. Интересно, а как я их буду накапливать заново?