Радзивилл Ежи - Гении неба

— Э... милейший, подойди сюда.

Не осмеливающийся отереть пот толстяк неожиданно резво рванул трусцой в мою сторону:

— Да, господин?

Я пошарил в кармане, зачерпнул несколько кружков в горсть:

— На возьми, это вам всем на кухне, чтобы охотнее выполняли волю госпожи.

— Благодарю Вас, сиятельный господин! Ваша щедрость...

— Пустое! — перебил я его, — Хорошо ли ты понял вкусы госпожи?

— Все будет как Вам угодно, сиятельный господин иностранец!

— Ладно, ладно... Ступай. — отмахнулся я от него.

Повар, беспрерывно кланяясь, исчез за дверьми и, естественно, их затворил. Я засмеялся:

— Забавный тип! Интересно, поделит он монеты между поварней или прикарманит?

— Обязательно поделит! — уверила меня спутница, — Желания тех, кто занимает эти апартаменты, выполняются беспрекословно!

— Ты дал ему тридцать две монеты, — уточнил голос Валькирии, — Это жалованье всех поваров Тхонга за два месяца, даже чуть больше. На эти деньги можно купить очень даже приличный домик!

— Это что, упрек? Зато теперь мы будем есть так, как никто другой, — пожал я, по своей неискоренимой привычке, плечами.

— Надо бы ввести статью в уголовном кодексе: "За не знающую границ благотворительность", — вздохнула капсула. И отключилась.

Мани подняла брови:

— Я никак не привыкну к тому, что вы так говорите со своим кораблем. Где он сейчас?

— Черт его знает! Не спросил. Где-нибудь не очень далеко.

— Нас разделяет триста семнадцать километров, это около пятисот тхерранскиих санов, — немедленно сообщила капсула, — Я тут собираю интересные растения. Это в окрестностях Костяной Пустыни.

Мани покачала головой:

— Удивительно! Три двойных перехода между вами, — но вы разговариваете, не повышая голоса. Уже восьмой день меня не оставляет ощущение, что я попала в легенду. Но... вы простите меня, если я осмотрю свои комнаты?

Я взмахнул рукой с сигаретой:

— Конечно! Ступай. Да, не забудь появиться к обеду. Кстати, по уверениям Тхонга, там должна быть неплохая библиотека. Кажется, это тоже в твоем вкусе...

Так мы поселились в покоях Радужного Мору. Приличия требовали "отдохнуть о дороги", что мы и делали с большим удовольствием.

Мани посетила баню, пригласила массажистку, вышла к обеду с опозданием в полчаса, виноватой физиономией и свитком из библиотеки и исчезла туда же после оного приема пищи.

Привычки богатой знатной дамы словно бы были отштампованы на каждом эритроците ее синей крови. Мне оставалось лишь удивляться тому, насколько непринужденно она вошла в эту роль. И ведь не я один, — многоопытный, тертый персонал элитного гостиного дома не заподозрил подделки, вот что озадачило и одновременно насторожило. Чем дальше, тем больше меня интересовало — кто она же она, каково ее прошлое?

Подсознание говорило, что моя маленькая подружка пока не опасна, и я не спешил предпринимать какие-то меры, чтобы раскопать ее историю. Известное дело — тайны вообще штука опасная. А у меня хватало и своих проблем. Я усмехнулся и подумал, что стал достаточно терпелив с недавних, но таких уже чужих школьных времен.

Пока она наводила ревизию среди богатого собрания просто старых, а иногда и бесценных свитков забытых авторов, что хранились в библиотеке покоев Радужного Мору, я пробовал местные вина, пополняя собрание напитков Валькирии особо приятными их марками, курил и вообще обживался.

Когда примитивное, но достаточно надежное электрическое освещение окончательно сменило свет угасающего дня, к остывающему ужину из библиотеки появилась Мани. Она была в восторге.

— Здесь такие ценные книги, капитан! Какая жалость, что вы не можете их прочитать и получить это изысканное удовольствие! Прошу вас, поймите меня и не браните слишком сильно...

— Но я и не собирался, — сказал я в бокал. Точнее в соломинку. Я оценивал сок плодов амалики. Мы немного поболтали, и я обнаружил, что если я чего хочу, — так это спать. Когда ужин закончился, точнее когда его закончила Мани, я сообщил, что иду на боковую. Мани опустила глаза:

— Эн Ди... Скажите, где мне лечь?

— Разумеется, в своей половине. Неужели же ты полагаешь, что я собирался и это тебе указывать: "сегодня спи именно на кремовом диване"?

Мне показалось, что по ее лицу промелькнула тень, но ручаться за это не буду, потому что тут же она улыбнулась и шутливо поклонилась:

— Разумеется, мой господин. Однако я предпочитаю спать поближе к вам. Ведь я свободна в этом?

— Гм. Конечно. Спокойных сновидений.

Ночью я полупроснулся от вспышки света и сдавленного стона ужаса, но тишина и темнота вновь убаюкали в огромной постели. Когда уже далеко не первые лучи светила проникли сквозь щель тяжелых гардин и коснулись век, я обнаружил еще не открыв глаз, что повязки на морде нет. Тогда я смутно припомнил ночное событие и разозлился. Мою подружку явно недостаточно часто били в детстве по рукам, иначе бы она не производила ночных инспекций. Я бы с удовольствием заскрипел зубами, но отсутствие нижней челюсти не дало возможности так выразить свою ярость. Поднявшись, увидел свою чудовищную морду в зеркале и с трудом удержался, чтобы не запустить в стекло что-нибудь поувесистее. Никогда до этого я не осознавал, насколько же отвратительно мое новое лицо, с его дряблой, грязно — серого цвета морщинистой кожей, с болтающимися от кошачьих глаз вниз складками, и венчающими провал рта пятисантиметровыми клыками на фоне кожистого мешка, заменяющего отсутствующую нижнюю челюсть. Осьминог, наверно, решил бы, что это очень привлекательно.

Но я осьминогом отчего — то быть не желал.

Повязка лежала у кровати. Я подобрал ее и лениво оглядел комнату. У дверей в спальню я обнаружил маленький тапочек — тольпар, принадлежащий Мани. Поднимая его и присоединяя к повязке, я проворчал:

— "Этапы большого пути"!

За дверью, буквально в трех шагах нашелся и парный тапочек.

"Мани бежала из моей спальни, не помня себя от ужаса. Иначе она бы позже вернулась и подобрала свои потери." — подумал я, — "А сейчас она скорее всего уже где-нибудь отсиживается, прихватив честно нажитые золотишко с побрякушками."

Я ошибся. Когда у самых дальних дверей влажные хлюпы в подушку достигли моего слуха, я понял, что я думал о Мани несколько лучше, чем требовалось.

"Если она и была нищенкой, то самое малое время" — подумал я, — "Нищенки так себя не ведут!"

Намеренно не одевая повязку, я небрежно толкнул дверь и вошел.

Зареванная девушка на миг оторвалась от подушки, увидела меня и с криком зажмурилась:

— Нет, умоляю вас, лучше прикажите мне утопиться!

— Я не держу тебя, — спокойно произнес я, бросая к кровати ее шлепанцы, — Ты знаешь, где лежит золото. Возьми и уходи.