Дмитрий Красько - Отпущение грехов

Тем не менее, Ружин ни на секунду не собирался забывать, что рядом с ним – наемный убийца. Это было бы все равно, что прийти в гости к тигру и начать угощаться косточкой – одной на двоих. Где гарантия, что тигр заметит, где заканчивается косточка и начинается гость?

Поэтому и про тайник в кровати Ружин напарнику не сказал. Когда сам утром заглянул в это хранилище и увидел пулемет, перед глазами ясно встала картина: Чубчик, расставивший ноги на ширину плеч; его морда, располосованная, как у коммандос, диагональными линиями; пулемет – на весу, на уровне пояса, и он расстреливает. Кого – неважно. Но Чубчик на этой картине так самозабвенно предавался стрельбе, что Ружин счел за благо пока не сообщать о тайнике. Прижмет – другое дело. Но, может быть, и не прижмет. Обойдется. Пусть стреляет только в этом кошмаре.

Какого-то определенного плана действий у Олега не было. Рассчитывал пока просто подъехать к месту предполагаемого расположения штаба и припарковаться у обочины. Он не боялся, что его узнают. Кто? Он не агент госбезопасности, его фотокарточки нет в архивах сектантов, пусть даже те предусмотрительнее самого дьявола. Он в первый раз в этом городе, и о его знакомствах вне оного никто ничего, слава богу, не знает. А мало ли машин торчит у тротуаров день-деньской? Мало ли народу, сидя в них, дожидаются, пока дорогая сделает покупку или завершит стрижку и укладку? Пруд пруди.

Мотаться вокруг четырех подозрительных кварталов Ружин тоже не собирался. Все-таки аналитическая работа его многому научила, и он по собственному опыту знал, что быстрее добьется своего, сидя на одном месте, чем колеся по кругу, одновременно всматриваясь в лица прохожих и тех, кто едет во встречных машинах. Эдак не только трудно будет опознать объект – появится прекрасная возможность разбить авто. Оно, конечно, одолжено у администратора, и в случае чего Ружин разбил бы его не задумываясь (контора рассчитается), но ему не хотелось светиться. А где дорожно-транспортное происшествие, там и милиция, и ненужные вопросы.

Поэтому он остановился на одном из углов заштрихованного прямоугольника и приготовился ждать. Все восемнадцать фотографий были при нем, в любой момент готовые рассеять сомнения, если таковые появятся. Впрочем, Ружин был уверен, что сомнений не будет – каждого из лидеров секты он хорошо запомнил. Достаточно для того, чтобы узнать при встрече, во всяком случае. Ему даже не нужно было напрягаться и искать кого-либо из шестерых; после разделения полномочий на его совести остались только трое, так что, пройди сейчас мимо Цеховой, Засульский или Сотников, Ружин и глазом бы не моргнул. А вот если кто из его троицы…

Он вытащил из ящика для перчаток пригоршню жучков и поковырялся в ней пальцем. Ему требовались мощные аппараты, которые можно было бы прицепить к одежде. Отобрав парочку, Ружин высыпал остальные обратно и захлопнул бардачок.

Теперь оставалось только ждать. Слегка откинув спинку сиденья, он принял полулежачее положение и, скрестив на груди руки, начал исподволь разглядывать прохожих.

Ожидание – дело нудное. Поговорка о том, что хуже нет, чем ждать и догонять, никакой основы под собой не имеет. Догонять – это, по крайней мере, захватывает. Если, конечно, хочешь догнать. А если не хочешь, то нечего вид делать. Азартные люди отдаются погоне с головой. Даже если им самим гнаться не за кем, они едут в Монте-Карло, Рио или Детройт, чтобы увидеть, как Мики Шумахер в очередной раз обгоняет Фернандо Алонсо. Или идут на стадион в собственном городе, где родная футбольная команда опять без надежды на успех гонится за лидером, мечтая попасть в высший дивизион, но, конечно, впустую. Зато восхитительно азартно. Нет, что ни говорите, а в погоне можно найти немало приятных моментов. Даже если ты темной дождливой ночью пытаешься догнать уходящий поезд, у тебя впереди маячит перспектива тусклого вагонного света и чистой сухой постели.

Ничего подобного нет в ожидании. Занятие пустое, к тому же кошмарно тоскливое. Можно, конечно, взять учебник и попытаться выучить за это время санскрит, но сосредоточиться на процессе все равно не получится. Какой санскрит, когда мысли все время возвращаются к объекту ожидания?! Более того, если в погоне время летит так быстро, что его не замечаешь, – или, во всяком случае, не обращаешь на него внимания, – то, когда ждешь, мысли только и делают, что крутятся вокруг минутной стрелки, причем в обратном направлении, ровно в шестьдесят раз замедляя ее ход; от этого минута превращается в час, секунда – в минуту, и нервные окончания буквально заходятся в истерике, пытаясь понять такую метаморфозу и не имея возможности постичь ее. В общем, более нудного занятия трудно вообразить.

Ружин прекрасно знал это. Но состояние ожидания было для него привычным. Человек привыкает ко всему, и за последние пару лет Ружин привык сидеть в засаде, как тигр, подстерегающий добычу. Только, в отличие от тигра, он охотился за информацией. В каком-то смысле Ружин был желтым писакой; мог часами торчать под чьими-то окнами с фотоаппаратом, ожидая сенсацию. Делал это, правда, нечасто – только когда сенсация действительно ожидалась; но ведь делал. Ребра ему за это так ни разу и не сломали, хотя грозились и даже пытались. Один раз удалось отмахаться фотоаппаратом, безнадежно испортив при этом и сенсационный снимок, и самое камеру. Раза четыре его выручали длинные ноги. Но главное – он достигал желаемого, умея дождаться; а это великое искусство.

Вот и сейчас Ружин отдался этому искусству без остатка. Мыслей не было – они отвлекают, а отвлекаться было никак нельзя. Он таращился на прохожих, переводя взгляд с прилегающего тротуара на противоположный и обратно. Он ждал.

Один раз Ружин встрепенулся, увидев в толпе азиатское лицо с жиденькой бороденкой, но то оказался не Иванов. Сверившись на всякий случай по снимку, Ружин окончательно убедился в этом и, успокоившись, принял прежнюю позу. Минуты опять потекли медленно.

Метрах в ста пятидесяти от него маялся от безделья паренек лет двадцати. Он казался родным братом того хиппаря, что провожал их в родном аэропорту – имея такие же длинные, собранные сзади в конский хвост, волосы. Да и одежда, тертый джинсовый костюм, говорила о родстве душ. Поначалу Ружин не обратил на него внимания – мало ли таких самовыражающихся слоняется по городу без дела? Но когда прошло полтора часа, а парень продолжал околачиваться на прежнем месте, Олег насторожился и припомнил, что волосатость – признак не только детей рок-н-ролла, димедрола и Вудстока. Священники – они тоже не под «ноль» стрижены, особенно православные. А сектанты свое учение относили именно к православию. Никого при этом не спросясь, но это уже другой вопрос.