Дмитрий Красько - Отпущение грехов

Ситуация сложилась – грех не воспользоваться. Но, оказалось, я тоже медленно соображал – пока придумал вытащить трофейный пистолет, делать это было уже поздно: точно такой же находился в руке проверяльщика кабинок. То ли он оказался проворнее меня, то ли вынул его еще до начала осмотра. Одно из двух, но какое именно – разницы уже не имело.

Я так и остался сидеть – сам на корточках, рука под рубашкой. В принципе, можно было попытаться выхватить ствол – я не знал, как скоро среагирует на это телодвижение вооруженный фанатик. Он с одинаковым успехом мог выстрелить (и еще альтернатива: попадет или промахнется?), но мог и не успеть. За себя я знал определенно – доли секунды мне хватит. Но все же решил не рисковать. Тем более что «Вестники», затянутые в черную кожу, особой агрессивности не выказывали. Во всяком случае, активной агрессивности. Видимо, опасались, что я способен выкинуть что-нибудь ненормальное, не соответствующее обстановке.

Их осторожность была мне на руку. Тот, что с оружием, медленно приближался, не сводя с меня трех темных зрачков – двух своих и одного пистолетного. И нескончаемо бубнил в такт шагам. Получалось очень ритмично. Звук шагов и слова сливались в один общий гул, мешая нормальному восприятию как первого, так и второго, так что приходилось держать мозг в постоянном напряжении, чтобы понимать, о чем он бормочет.

– Ты совершил большой грех, неверный. Мы тебя мучить не будем. Хотя стоило бы. Ты это заслужил. Прямо рядом с шефом тебя надо бы пристроить. Проломить голову об унитаз – и оставить. Вот как надо с тобой поступить. Ты хоть знаешь, чью душу ты к Господу отправил? Ты душу одного из величайших праведников на небеса отправил. Мы, его собратья по вере, не сможем тебе этого простить. Наше возмездие настигнет тебя – это так же верно, как то, что Христос существовал. Но пока можешь расслабиться: при условии, что не будешь выкидывать никаких фокусов, часов шесть жизни мы тебе подарим. Отвезем на суд старейшин, и пусть они решат твою участь. Скорее всего, тебя приговорят к четвертованию. Но, если сумеешь найти обстоятельства, смягчающие твою вину, то возможна поблажка – простой расстрел. Так что готовься. И не вздумай сопротивляться. Согласись, что ты в безвыходном положении – тебе отсюда не выйти. К тому же на улице еще двое наших.

Продолжая долбить в ту же точку, он подошел совсем близко – буквально на метр… и остановился. Очевидно, не выговорился до конца. А я подумал: черт возьми, какое заманчивое предложение – выбрать между расстрелом и расчленением заживо. И не дергайся, дружок, тебе ведь добра желают. Трудно отказать при такой настойчивости.

Все бы ничего, да рожа у него в этот момент была препротивная. Смотрел на меня так, что ясно было – чувствует себя куда более в своей тарелке, чем я. Видимо, не в первый раз подобную речугу долдонил. Слова назубок выучил. А двое таких же, как он, затянутых в кожу придурков, – уже пришедший в себя пострадавший ребрами и его напарник, – маячившие за спиной оратора, только придавали омерзительности его виду. Причем, не зная, и не скажешь, что эти ребята все, как один, фанаты во Христе. Скорее уж – во дьяволе. Откуда только взялась такая бездна подобных типов? Кошмар! Я тихо закипел от бешенства, и в кровь вырвалось целое море адреналина, чуть вены не полопались.

– Ну что, договорились? – бубнил он, продолжая наносить мне моральные травмы черным зрачком пистолета. – Ты не…

Но в этот момент я оказался «да». Неожиданно для него и даже для самого себя. Сработал инстинкт хищника. Он подошел слишком близко и подставился под удар. Ну, просто грех не воспользоваться. Тем более что это было гораздо легче сделать, чем кажется, поскольку я стоял в положении спринтера, застывшего в ожидании старта. И когда выстрел стартового пистолета прозвучал (в моей голове, где подсознание решило, что пора; или в животе, где печень продолжала вырабатывать слоновьи дозы адреналина; или еще где, неважно), я ожил. Ноги пружинисто распрямились, отправляя тело в полет, и голова весело, по-футбольному, врезалась в его живот.

Фанатик так и не успел ничего сделать. Он даже на курок нажать не успел. Просто сложился вдвое и отлетел назад, сметя по пути обоих своих партнеров. Тому, у которого были помяты ребра, опять не повезло: от боли в боку у него, скорее всего, нарушилась координация, и вместо того, чтобы скользнуть мимо распахнутой двери в основной отсек туалетной комнаты, он врезался в нее головой и парочкой других частей тела. После чего, не в силах пережить позора, распластался на полу, не подавая признаков жизни.

А на меня вдруг нашло. Эффект берсеркера. Именно то, за что меня не любили в школе каратэ – бой, так бой. Не до десятка набранных очков, не до первой крови, ни даже до нокаута. Бой – до тех пор, пока ты можешь встать с татами и ответить ударом. Или, на худой конец, умереть достойно, приняв еще один. Азарт и ярость, возникающие только тогда, когда противник находится в пределах прямого контакта. В свое время этот инстинкт стоил мне, думаю, неплохой спортивной карьеры – сначала в самбо, после – в боксе, а потом и в каратэ.

Здесь, в туалете ресторана «Москва», не было рефери, не было тренера, не было команды поддержки – которые могли бы меня остановить. Их не было у меня, а у кожаных фанатиков, как следствие, не было надежды уцелеть. Смутно понимая, что делаю, я сначала озверело пинал пытающиеся подняться тела, а потом, реагируя уже единственно на малейшие признаки жизни, подаваемые боевиками Цехового, вновь и вновь поднимал их на ноги и сбивал короткими, проникающими ударами. И так до тех пор, пока они не перестали шевелиться. Вообще. Даже дышать.

И только тогда я – да и то не сразу – начал успокаиваться. Слегка остыв, открыл холодную воду и сунул голову под кран. Это еще сильнее охладило рассудок. Постепенно начало возвращаться нормальное мироощущение, обычные чувства. Первыми из которых стали чувства стыда и страха. Времена берсеркеров прошли – давно, почти тысячу лет назад. Тотальный, безумный бой уступил место не менее тотальному футболу. И правильно сделал – последний действительно сильно выигрывает в красоте. Вынув голову из-под крана и оглядевшись, я лишний раз убедился в этом. То, что я натворил в туалете, выглядело, мягко говоря, неэстетично. Кровь и прочее. Всюду. Сломанная сантехника и сломанные тела людей – каких бы ни было, но людей. Черт! Винтовка куда гуманнее!

Эти тела обыскивать не стал. Сунув руки под кран, зачерпнул еще пригоршню воды и плеснул себе на лицо. Пора убираться. Чем скорее, тем лучше. Чудо еще, что в туалет пока никто не заглянул. Возможно и пытались но, услышав доносившийся из-за двери шум, спешно ретировались. Лелея мечту вызвать милицию. Впрочем, это мог сделать и гардеробщик – он тоже наверняка слышал, что здесь происходит.