Александр Бушков - Пиранья. Книги 1-23

Мазур не на шутку опешил:

– Я?!

– А почему нет? Это глубоко неважно, белый или черный. Лишь бы оказался способным. Кое-что, – он сделал широкий жест, обведя рукой внутренность хижины, – есть только у меня, и будет обидно, если оно уйдет со мной… Оставайся. Буду тебя учить. Но это надолго…

«Нет уж, спасибочки, – подумал Мазур. – Наслышаны. Про колдунов, которым непременно нужно уцапать кого-нибудь за руку в преддверии смерти – чтобы передать умение. А потом к „счастливчику“ заявится шайка мохнатых и рогатых и объявит, что отныне он с ними повязан не только на всю оставшуюся жизнь, но и… Черт, да что мне такое в голову лезет? Я что, всерьез?»

– Нет, спасибо, – сказал он решительно. – Это не по мне.

– Как знаешь… – старик разразился перхающим смешком. – И все же старому черному человеку интересно было бы тебя кое-чему научить.

– Например?

– Сложностям жизни. Для молодых жизнь всегда слишком проста, неважно, живут они в деревне на острове или в огромном городе белого человека…

– Ну, это, откровенно говоря, не обо мне, – сказал Мазур, уже чуточку захмелевший, – за разговором они ухитрились осушить бидончик до дна. – Я и так знаю, что жизнь штука сложная, уж поверь.

– Все равно, – ухмыльнулся старик, отчего морщины на его лице сложились в диковинные узоры. – Чем больше новых сложностей – тем серьезнее начинаешь относиться к жизни…

Он вновь оглушительно заорал, и толстенная черная тетка приволокла новый бидончик, полный, сохраняя на лице прямо-таки интернациональное выражение – молчаливое неодобрение законной супруги, вынужденной наблюдать, как муженек квасит со встречным и поперечным. Плюхнула посудину на пол между ними так, что взлетело облачко пыли.

– Возьмем женщин, – продолжал старик, наполняя кружки. – Ты уже успел сообразить, что с ними много сложностей, но вот далеко не все сложности знаешь…

– Ты о чем? – поинтересовался Мазур.

– О жизни, – уклончиво ответил старик. – И о женщинах…

Что-то странное и непонятное с ним происходило – он то уплывал под потолок, то опускался вниз, как воздушный шарик. И хижина вела себя странно – предметы на глазах теряли четкость очертаний, расплывались, колыхались, кружились…

Мазур сделал слабую попытку встать с чурбака – и окружающее так сорвалось со своих привычных мест, сплетаясь в размытые полосы, кренясь и кружась, что это поневоле вызвало приступ нешуточного ужаса. Что-то ударило в щеку. Тренированное восприятие, продираясь сквозь плотный дурман, подсказывало, что он попросту свалился на пол, где и лежит мордой в пыли и хламе.

Руки, ноги, все тело отказывалось повиноваться. Даже головы не повернуть. Наваливалась душная темнота, пронизанная странными звуками, он уже ничего не видел вокруг, все гасло, таяло…

…Разлепив веки, он прислушался к своим ощущениям и вынужден был констатировать, что чувствует себя гораздо лучше, нежели после американской химии. Голова оставалась ясной, привкус во рту наличествовал, но напоминал он скорее вкус обыкновенной муки или крупы.

Пошевелился. И обнаружил, что запястья и щиколотки накрепко связаны. Что он лежит на траве в тени хижины. Стоявшие над ним люди, трое здоровенных чернокожих молодцов, курчавые, в защитных шортах и разномастных майках, обрадованно затараторили на креольском.

Дернувшись было, Мазур моментально убедился, что связан на совесть, с большим знанием дела. Болтая и пересмеиваясь, незнакомцы приволокли толстую жердь, продели под веревки, поднатужились и с какой-то местной присказкой типа «Раз-два, ухнем!» взвалили жердину на плечи. Мазур болтался в воздухе, униженный и злой.

Вертя головой, рассмотрел, что его несут к открытому «джипу». Приподняли выше, уложили горизонтально на заднее сиденье, так и не вытащив жердины. Вытянув шею, приподняв голову над бортом, Мазур увидел неспешно приближавшегося старика и, благо терять было нечего, изрыгнул все специфические словечки на языке Шекспира, которые знал.

– Это ты зря, – сказал старик совершенно беззлобно. – Я же тебя не выдаю тем, кто за тобой гонится, ничего подобного. Я тебя хочу немножко поучить сложностям жизни. Уж извини, юный белый человек, но ты меня немножко рассердил. Ты слишком явно думал, что я шарлатан. А я не шарлатан, я самый настоящий «лесной добряк». Вот и захотелось самую малость пошутить. Ничего страшного с тобой не случится, зато больше будешь знать о сложностях…

«Опиум для народа, – подумал Мазур. – Зелье в пиве, конечно. Ах, мать твою…»

И едва не прикусил язык – машина резко рванула с места, подпрыгивая на ухабах и корневищах.

Если закрыть глаза, нетрудно представить, что несешься по раздолбанной русской глубинке, – машину швыряло и кренило, в точности как на разбитых отечественных колеях. Из гордости Мазур старался не подавать голоса, хотя мотало его немилосердно. Судя по толчкам, водитель гнал «джип» по совершеннейшему бездорожью.

Когда Мазура чувствительно приложило затылком о борт, он чисто инстинктивно зашипел сквозь зубы. Меж похитителями произошел короткий обмен репликами на креольском, машина притормозила, двое перепрыгнули на заднее сиденье и, вот счастье, наконец-то освободили Мазура от жердины, но не выкинули ее за борт, оставили в машине. Приподняли его, примостили на сиденье. Сами устроились по обе стороны, скалясь, поглаживая черные рукояти висевших на поясе парангов, местных ножей, представлявших собою помесь мачете и европейских саперных тесаков девятнадцатого века. Смешливые такие, улыбчивые темнокожие ребята, то и дело косившиеся на Мазура и всякий раз оглашавшие окрестности жизнерадостным фырканьем.

– Ты откуда? – поинтересовался один.

– Советский Союз, – сказал Мазур, надеясь, что это произведет кое-какое впечатление.

Ничего подобного. Ребятки недоумевающе переглянулись, пожимая плечами.

– Это где-то в Европе, – сказал водитель. – Там, говорят, холодно.

– А твоя страна больше Англии? – с детской непосредственностью спросил сосед справа. – Или Франции?

– Самую малость побольше, – сердито процедил сквозь зубы Мазур.

Он был по-настоящему сердит – только что рассыпалась одна из иллюзий – якобы любой негр, не обязательно преклонных годов, при одном упоминании о Советском Союзе преисполняется братской любви и почтения. Ничего хотя бы отдаленно похожего и не наблюдалось. Впрочем, он еще во Вьетнаме лишился некоторых иллюзий: тамошние стойкие борцы с американским империализмом, как оказалось, в свободное время не гнушались спиртного, после чего порой вульгарно дрались с советскими друзьями, мало того, еще и самые натуральные проститутки попадались.