Сергей Лебедев - Дебютант

Карты подземелий никто не составлял. Мерили на глазок. И теперь поди догадайся, откуда беглецы: из пещеры, где испытывалось средство Калитина, не способное заражать, или из той, куда закачали отраву приезжих, – тогда обезьяны могли оказаться ходячим биологическим оружием. Да, обезьяны не сдохли, но это еще ничего не значило, вирус мог быть у них в крови.

Калимуллин, умница Калимуллин, уже стрелял короткими очередями. Запнулась одна обезьяна, другая. На вышке бестолково тискали пулемет: наверное, заклинило. Все, у кого было оружие, тянули пистолеты из кобур, щелкали затворами.

Забор, их должен был остановить забор, колючая проволока под смертельным напряжением. Но чуткий на неудачу Калитин понял, что сейчас произойдет что-то невероятное. Там, где проволока проходила по краю карстовой воронки, одна обезьяна толкнула товарку. Та поникла, обуглилась в фиолетовой вспышке. А две другие скользнули наружу, будто знали, что замыкание обесточит нижнюю нить колючки.

Удивительно, вспоминал Калитин, но никто не сдрейфил, хотя все понимали, что могут полететь не только погоны, но и головы, и армейские, и гражданские. Старик-генерал, старшим сержантом бравший Кенигсберг, командовавший полком в пятьдесят шестом в Венгрии, поднял в ружье ближайший гарнизон – якобы на внеплановые учения. По секретной связи нашли столичного зоолога, крупнейшего специалиста по приматам. Тот сначала не понял вопрос: “Куда побежит обезьяна в условиях средней полосы?” – но потом, услышав генеральский рык, получив краткое и толковое описание местности, сказал неожиданное: не в лес, а в камыши, в плавни.

Так началась дикая охота. Всех обуяло первобытное желание: загнать, убить, отквитаться. Вверх и вниз по течению Реки помчались моторные лодки, обшаривая прожекторами плесы, сгоняя с насиженных мест рыбаков. По берегу неслись машины, метались спаренные лучи фар, стрекотали вертолеты. Широкой дугой расходились военные грузовики, высаживая на перекрестках дозорные группы с приказом опрашивать население, не случалось ли чего необычного, расставляя цепи для прочесывания местности. Шутили или оторопело молчали солдаты, получив странный, неслыханный приказ: обнаружить и уничтожить обезьяну, отличившемуся – медаль и десять суток отпуска, рядовым – сержантские нашивки.

Трещали, голосили рации. Уже подстрелили двоих рыбаков. Ранили воришку, таскавшего колхозное сено. Столкнулись два грузовика, шестеро пострадавших.

Вклинивались голоса милиции, второго секретаря обкома, даже какого-то шалопая из рыбнадзора, чудом попавшего на закрытую волну: что происходит?

Генералы давили большими звездами, напирали на секретность, отсылали за разъяснениями к командующему округом. Вертолет трясло, Калитину хотелось блевать. Его почти силком затащили в “Миль”, словно чтобы показать, что все они теперь в одной лодке. Пилоты только что вернулись из Афганистана, из тех самых гор, где военные собирались чистить пещеры, и теперь давали класс, едва не срезая винтами кроны, прижимаясь к темной воде, скользя брюхом вдоль обрывистых берегов, разогнав в ночи какую-то бесхозную отару, – белые жирные овцы помчались во все стороны. Второй пилот хмыкнул – на шашлык бы одну, да нет времени садиться.

За полночь рация засвиристела: есть! Вертолет ухнул, разворачиваясь, завыл, выжимая скорость. Сели, разогнав волну, на каменистой твердой косе. Солдаты убежали в ночь, притащили на плащ-палатке – опять кто-то разумный распорядился – засыпанное хлоркой, как белым снегом, скрюченное тельце. На хлорке проступали земляничные розовые пятнышки крови. Ни противогазов, ни костюмов защиты – некогда было их надевать, – только отчаянная надежда, что обезьяны были все-таки из калитинской пещеры, почуяли пахучую, ядреную химию, забились в дальний угол и нашли случайно выход на поверхность.

Калитин сам взял пробу крови; связной “Ми-2” улетел с ней в лабораторию.

Потом опять был полет, и Калитин не понимал уже, он ли кружится или крутятся винты. Сигнал с другого направления, аж в тридцати километрах. Рывок вертолета на последних литрах горючего. Грузная посадка. Бледный, похмельный рассвет. Хищное, торжествующее лицо Калимуллина. Длинный узкий пролом в камышах, хлюпанье вонючей застоявшейся воды, а там, в конце, на заломленных стеблях, – срезанное длинной очередью, исковерканное тело обезьяны. Той самой, первой, что вела других за собой, подтолкнула сородича под электрический удар. Она почти прорвалась за последнее кольцо облавы, но Калимуллин с обрыва заметил движение в камышах, полоснул издалека, больше на удачу, чем на точность.

Калитин снова едва удержал тошноту. На какой-то миг ему показалось, что они убили – предка всех людей. Ведь Калимуллин стрелял наугад, он не видел наверняка, кто в камышах, обезьяна или человек, припозднившийся какой-нибудь браконьер.

Охотники стояли тихие, опустошенные. Курили в кулак, грея озябшие руки.

Калимуллин узнал обезьяну, крупного драчливого самца с надорванным левым ухом. Самец был из той пещеры, куда закачивали химию Калитина. Он подумал, что обезьяна, похоже, успела-таки глотнуть вещества, и вот оно подействовало, а пули лишь довершили начатое препаратом.

Никто не праздновал спасение, не матерился в голос – десятки вооруженных людей, запаленных ночной гонкой.

Вертолет остался на берегу. Пилотам обещали подогнать баржу-заправщик. Обратно ехали на “уазике” Калимуллина с открытым верхом. Завернутую в брезент мертвую обезьяну бросили в багажник.

Водитель, вымотавшийся за ночь, рулил осторожно, но все равно то и дело “зевал” рытвины. Калимуллин морщился, но молчал: именно сержант ловко выгнал машину на пригорок, развернул бортом, затормозил, чтобы лейтенант мог дать свою победную очередь. Рядом с Калитиным на заднем сиденье дремал Казарновский, старший научный сотрудник его лаборатории.

Когда-то Захарьевский выбрал его в напарники Калитину, но Казарновский не оправдал ожиданий, делал, что приказывали, не более. Дважды уже просил о переводе, а отдел режима сообщал Калитину, что Казарновский дважды подавал в спецхран институтской библиотеки подозрительные запросы, не полностью соответствующие теме его исследований: например, в томе иностранной научной энциклопедии, запрошенном Казарновским якобы ради статьи о структурном моделировании, была и статья об академике Сахарове.

Впрочем, Калитина задевало не осторожное диссидентство Казарновского – отстоял же он его перед отделом режима, – а его пассивность. В конце концов, сам их покойный патрон Захарьевский был весьма условным идейным коммунистом. Случалось, говорил откровенную крамолу, хотя знал, что могут подслушивать. Но как Захарьевский работал! За это ему все и прощалось, за это и уважал его Калитин, а Казарновский… Мямля.