Сергей Лебедев - Дебютант

Ехали долго, плутали разбитыми проселками. Калитин смотрел вокруг с внезапным интересом. По сути, он впервые видел окрестности Острова, жизнь обычных людей за пределами охраняемой территории. Урожай уже убрали, поля были пустынны, только птицы доклевывали зерно. Курились печные дымы в деревнях. Оттуда доносились тысячи обыденных, печальных звуков жизни, забытых Калитиным. Убаюканный ими, он грезил наяву. Ему казалось, что они только что спасли эту славную, мирную жизнь от вражеской угрозы, и вообще все их занятия – для того, чтобы топились печи, лаяли собаки, лилась колодезная вода в гулкие ведра и собирались в школу сонные дети.

Он очнулся у сельского магазина. Калимуллин свернул купить чего-нибудь на завтрак. Магазин только открылся, но у дверей уже собралась очередь, ждали, пока разгрузят машину с хлебом.

Лейтенант с водителем, отмахнувшись от возмущенных теток, пошли внутрь. Запыленный, исхлестанный ветками “уазик” обступили любопытные мальчишки. По времени они должны были быть на занятиях в школе, но, видно, матери послали за продуктами или держали при себе, чтобы получить хлеба и крупы на двоих.

Калитин почувствовал себя неуютно. Его раздражали теперь эти бойкие бабы, шумная, сварливая очередь, нахальная ребятня. Мальчишки внезапно отбежали, стали что-то шептать взрослым, показывая пальцем на машину. Калитин обернулся и увидел, что от тряски сполз брезент. Солнце светило на мертвое лицо обезьяны с оскаленными желтыми клыками в розовом разрезе рта, по черной шерсти ползали блестящие хромовой зеленью мухи.

Калитин знал из регулярных сводок отдела режима, что местные многое помнят. Например, работавших тут до войны немцев – кто-то из стариков служил на водовозке, кто-то плотничал в полигонных бараках. А еще ходят в округе слухи о том, что экскаваторы, роя котлованы под фундамент новых корпусов, вскрывают могильники, полные костей, звериных и человечьих. Что на самом Острове из приговоренных к смерти преступников выводят искусственных солдат. Слухи эти добросовестно перечисляли осведомители.

Для Калитина они были забавностью, рудиментом крестьянского архаичного сознания. Он-то точно знал, что никаких костей экскаваторы не откопали, никаких сверхсолдат в лабораториях не производили. Конечно, его удивляло, что, несмотря на все меры секретности, информация все-таки текла тонким ручейком наружу, словно у этих дремучих, заскорузлых людей тоже были свои осведомители – звери, птицы, росы, деревья, травы. Но это была проблема охраны. Ему же нравился образ загадочной, пугающей цитадели, имеющей власть над окрестностями. Жаль, если бы местные жители совсем ничего не знали. Это отняло бы у его жизни некую самоценную пряность.

Но теперь Калитин насторожился. Люди сгрудились, перешептывались. Недобрым веяло от их поз, от застиранной одежды, усталых лиц, бесполых фигур, утративших и мужское, и женское, сохранивших только следы тягот труда.

Лица, лица – Калитин вдруг увидел их как бы с предельной близостью, кричащие о скрытых недугах тела, растянутые, сплюснутые, асимметричные, с диким волосом на бородавках, кустистыми бровями поверх потухших глаз. Лица кривлялись, водили хоровод вокруг машины, заглядывали ему в зрачки, скалили желтые, пеньковатые, как у мертвой обезьяны, зубы.

– А ведь это наша работа, – спокойно, с холодком сказал Казарновский.

Калитин заметил, о чем он говорит.

В хвосте очереди стояли мать с дочерью. У девочки была оплывшая, рыхлая фигура, вялые глаза с огромными белками, жидкие, седоватые волосы. Грузное тело держалось на тонких, птичьих ножках, сквозь рваное плетение сандаликов были видны пальцы без ногтей.

– Это просто болезнь, – стараясь, чтобы его голос звучал равнодушно, ответил Калитин. – Вы устали.

– Просто болезнь? – громко, слишком громко спросил Казарновский. – Девочке, наверное, года четыре. Четыре года назад чинили систему фильтров вытяжной вентиляции. Помните? Старые фильтры тогда сняли, а новые не поставили. Поставщики напортачили с заказом. Захарьевский приказал продолжать испытания. Дескать, согласно розе ветров все рассеется над рекой. Мы-то внутри. Вентиляция тянет от нас. Это продолжалось две недели. Вот она, ваша чертова роза ветров. Смотрите. Смотрите вокруг!

Если б не ночь, забравшая все силы, Калитин с ходу срезал бы подчиненного. Но Калитин сидел мешком. А у Казарновского откуда-то была энергия, словно он брал ее от людей в очереди, от погибшей обезьяны, от встающего солнца.

Его слова вывернули мир наизнанку, скрытой стороной наружу. Калитин видел не пасторальный пейзаж, не сияющий свет жизни, здоровую плоть мироздания – а темные пятна болезней, язвы отсроченных смертей, вкрапленные в листве, в людских телах и лицах, в кривых буквах вывески продукты, в асфальте, покрытом выбоинами, в треснувших стеклах покосившихся хат.

– Не знаю, как насчет врагов, а самих себя мы уничтожаем очень хорошо, – сказал Казарновский. Голос его дрожал.

Казарновский отвернулся, замер в напряженной позе.

Если бы мог, Калитин убил бы его в этот момент. Но зрение Калитина по-прежнему застилали темные пятна смерти: весь мир стал крапчатый, будто поеденный черной тлей.

Из магазина вышли Калимуллин с водителем. Толпа присмирела при виде военной формы. Каждый снова смотрел в затылок соседа. Лейтенант сунул Калитину разломленную пополам, сытно пахнущую буханку, дал бутылку молока, Калитин впился в пахучую мякоть, стал глотать, не жуя, и запивать молоком. Жирная струйка потекла за ворот ковбойки.

– Что с ним? – по-простому, ибо охота стерла различия, спросил Калимуллин.

– Спекся, – ответил Калитин. – Нервы слабые.

Калимуллин с неожиданной сноровкой растормошил Казарновского – семья, наверное, была большая, младших помогал нянчить, с ревностью подумал Калитин, – сунул тому вторую половину булки, бутылку. Казарновский принялся хлебать, чавкать. И, повинуясь неостывшей ненависти, Калитин выбросил теплую еще корку на дорогу – он не хотел делить хлеб с врагом. С предателем.

Машина тронулась.

Калитин не стал доносить. Это было бы неблагоразумно по его понятиям. Один раз донесешь сам, а потом попросят. Он не любил оказываться в зависимом положении.

Калитин отквитался скоро, изящно, чужой волей. Взорвалась Чернобыльская АЭС, и на Остров пришла шифрованная разнарядка: выделить специалистов для работы в зоне заражения. В их лаборатории, где велись эксперименты с радиоактивностью, все понимали риск. Тогда-то руководитель института и назвал – с подачи Калитина – фамилию Казарновского. Процитировал шифровку, требовавшую отправлять самых квалифицированных, преданных делу партии. Срочный вылет, АН-24 ждет на аэродроме. Домашним цель и место командировки называть нельзя. Казарновский встал, сутулый, усталый, спокойно поблагодарил собравшихся за доверие. Пошел вдоль длинного стола, провожаемый десятками взглядов, встретился глазами с Калитиным, кивнул коротко, еле заметно, и скрылся за дверью.