Андрей Воронин - Инструктор. Первый класс

Лисицын дал виновозам проскочить мимо и, только когда они скрылись за поворотом, вывел машину со стоянки.

Водитель переднего грузовика, смуглый усатый брюнет с орлиным носом и тронутыми сединой кудрями, что выбивались из-под замасленной вязаной шапочки, покосился на промелькнувшую мимо стоянку с одиноко замершим посреди нее, забрызганным грязью потрепанным черным «фордом» и криво, неприязненно улыбнулся.

— Ишаки, — сказал он, беря из гнезда на приборной панели микрофон рации.

— Шакалы, — возразил его напарник, со скрежетом потирая ладонью заросший густой, жесткой, как стальная проволока, щетиной подбородок.

— Алло, Гамлет? — сказал в микрофон водитель. — Видишь их, дорогой?

— Едут за нами, — хрипло ответила рация с сильным грузинским акцентом. — Совсем обнаглели, слушай! Что они думают — что мы слепые? Или что мы глупые?

— Один мудрец сказал: идиот думает, что все вокруг — идиоты, поэтому он сам идиот, — сообщил Гамлету водитель, безбожно перевирая Акутагаву.

— Умный человек, слушай! — восхитился Гамлет, переварив это ценное сообщение. — Кто такой, а? Грузин?

— Японец, — извиняющимся тоном ответил водитель переднего грузовика.

— Э! — разочарованно воскликнул Гамлет. — Я думал, грузин.

— Ничего, дорогой, в Японии тоже горы есть и умные люди попадаются.

— Э, какие там горы?! Фудзияма, да? Скажи, бачо, откуда ум у людей, которые гору ямой назвали?

Водитель покосился в боковое зеркало, где сквозь мутное облако взметенных колесами микроскопических частичек дорожной грязи тускло поблескивали фары грузовика, за рулем которого сидел любознательный Гамлет, и с улыбкой покачал головой.

— Кончай болтать языком, генацвале. Пора звонить Ревазу. Конец связи, дорогой.

Он отпустил тангенту, вернул микрофон в держатель и кивнул напарнику:

— Звони. Скажи, мы уже близко и наши «друзья» до сих пор с нами.

Небритый напарник вынул из кармана мобильный телефон, неумело поковырялся толстым указательным пальцем в клавиатуре и, поднеся миниатюрную трубку к уху, сказал в нее несколько фраз по-грузински.

В полусотне километров от только что покинутой черным «фордом» стоянки на приборной панели мощного японского джипа ожил мобильный телефон — вспыхнул синими лампочками подсветки, засверкал цветным дисплеем и, жужжа, пополз по слегка наклонной плоскости, норовя свалиться на пол.

Сидевший справа от водителя Ржавый Реваз протянул поросшую темно-рыжими волосами руку, поднес аппарат к уху и внимательно выслушал то, что ему сказали.

— Хорошо, — ответил он. — Ждем. Мы готовы к встрече. Заводи, — повернув голову, обратился он к водителю, — они уже близко. Скоро будут здесь. Пусть машина прогреется. Хорошая машина, ее беречь надо, любить надо, жалеть. Заработаю немножко денег, себе такую куплю!

Польщенный похвалой водитель расплылся в улыбке, а сидевшие на заднем сиденье смуглые черноволосые крепыши дружно рассмеялись, отдавая должное удачной шутке уважаемого Реваза, у которого, как было доподлинно известно всем, во дворе тбилисского особняка стоял «хаммер», а в нескольких офшорных банках лежали деньги — сколько именно, знал только сам Реваз, но наверняка немало.

Реваз Гургенидзе по прозвищу Ржавый (прозвище это, естественно, не являлось для него секретом и вполне его устраивало — до тех пор, по крайней мере, пока люди пользовались им за глаза) действительно когда-то едва не дослужился до генерала грузинской госбезопасности. Подвели его вспыльчивый, взрывной характер, склонность к партизанщине и излишняя, даже с точки зрения профессионального диверсанта, жестокость — качества, из-за которых в прошлой жизни ему пришлось расстаться со спецназом ГРУ. Он был из тех людей, которые, начав стремительный карьерный взлет, на самом его пике неизменно спотыкаются о себя самих, теряя все, чего успели добиться. Когда молодого амбициозного, подающего большие надежды лейтенанта Гургенидзе в начале девяностых с треском вышибли из спецназа ГРУ российского генштаба, он не стал более дисциплинированным или тем паче человечным — напротив, Ржавый Реваз озлобился на весь белый свет и за несколько лет стяжал громкую, хотя и недобрую славу наемника, имя которого гремело на театрах военных действий едва ли не всех региональных конфликтов, что разгорались на просторах развалившейся империи. Потом его пригрела и взяла под крыло новорожденная грузинская демократия. Многочисленные политические пертурбации основательно расчистили пресловутую карьерную лестницу, оголив многие ответственные посты, и Гургенидзе стремительно рванулся вверх, перешагивая через две ступеньки. В тридцать пять он уже был полковником, а ближе к тридцати семи о нем заговорили как о завтрашнем генерале. И как раз тут он снова оступился: возглавляя секретную операцию, проводившуюся под носом у российских миротворцев, не устоял перед соблазном пустить кровь и, проигнорировав полученный приказ, устроил небольшую бойню. История получила огласку, замять ее не удалось, и молодая демократия, как водится, ради сохранения лица пожертвовала виновником инцидента: Реваза разжаловали и отдали под суд, раструбив об этом на весь мир через средства массовой информации. Затем, уже без освещения в печати и электронных СМИ, бывшего полковника освободили из-под стражи и снова дали ему в руки оружие. Правда, о том, чтобы надеть полковничьи или какие-то другие погоны, речь уже не велась, но, поразмыслив, Ржавый пришел к выводу, что это именно то, что ему требуется. Он стал невидимкой, призраком-убийцей на твердом (и весьма неплохом) окладе, охотником за головами с максимумом свободы при минимальной ответственности за свои действия. Те, кто отдавал Ржавому приказы, не мешали ему зарабатывать на стороне, не лезли в его дела и практически его не контролировали; их интересовал не процесс, а конечный результат, а результата Реваз Гургенидзе добивался всегда.

Виктор Мухин не ошибался, полагая, что афера с вином была для его грузинского партнера всего лишь дополнительным приработком, далеко не самой важной и крупной из многочисленных затей, приносивших Ржавому Ревазу живые деньги. Он просто не умел сидеть без дела, и то, что кому-то могло показаться тяжелым и полным риска трудом, для него было просто забавой. Забава должна приносить удовольствие; в данном случае оно выражалось в денежном эквиваленте, и это было превосходно.

В Москве Реваз бывал часто — даже чаще, чем мог предположить его старый приятель Муха, вместе с которым Ржавый наводил ужас на торгашей перед тем, как податься в наемники. Здесь, в Москве, у него было полно земляков — таких же молодых, горячих, отчаянных сорвиголов, каким был когда-то он сам. Приезжая сюда, Гургенидзе не нуждался в широкой агентурной сети или бригаде боевиков: достаточно было одного телефонного звонка, и в течение часа в его распоряжении оказывалось все необходимое.