Андрей Воронин - Инструктор. Первый класс

Он с шумом выдвинул ящик стола, достал оттуда какую-то папку, шмякнул ее перед собой, развязал тесемки и стал, слюнявя пальцы, перебирать лежащие внутри бумаги.

Клим Зиновьевич наблюдал за ним, сдерживая улыбку. Точно так же Шмыга слюнявил пальцы во время их предыдущего разговора, который состоялся не далее как вчера. Разговаривая с Голубевым, начальник производства рассеянно листал какой-то журнал, всякий раз облизывая указательный палец перед тем, как перевернуть страницу. Речь его была хорошо продумана и явно произносилась не впервые. Умело завуалированный полунамеками и иносказаниями смысл этого многословного выступления сводился к очень простой вещи: ничто в этом мире не достается даром, за все на свете приходится платить — так или иначе, но приходится. И можно только радоваться, когда выпадает шанс расплатиться не здоровьем и годами жизни, а всего-навсего деньгами, которые сегодня есть, завтра нет, а послезавтра, глядишь, опять появились. Тем более при такой-то должности! Сменный мастер цеха — это тебе не подсобник без перспектив карьерного роста. И что такое в сравнении с этой почетной должностью несчастные пятнадцать тысяч рублей? Да ничего, пустое место, чисто символическая жертва на алтарь благосклонной Фортуны…

Разглагольствуя подобным образом, Шмыга упорно смотрел в журнал, а Клим Зиновьевич внимательно слушал и не сводил глаз с пальцев начальника, которые с размеренностью метронома перемещались от уголка журнальной страницы к болтающему рту и обратно. Пятнадцать тысяч — это было почти все, что осталось у Голубева от денег, собранных соседями и коллегами на похороны, и найденных в бельевом ящике сбережений супруги. Такая трата грозила пробить в его бюджете зияющую брешь и положить конец некоторым появившимся у него в последнее время дорогостоящим привычкам. Но Шмыга, конечно, был прав: за все на свете приходится платить, и это действительно большая удача, когда заплатить удается всего-навсего деньгами. Вот самому Шмыге деньгами не расплатиться, это Клим Зиновьевич знал наверняка. Да и какой смысл, приобретая деньги, ими же за них и платить? Так бывает при обмене валюты, но здесь не обменный пункт, а Клим Голубев — не кассир… А что до денег, так Шмыга и тут прав на все сто: деньги появятся, потому что мастер получает как-нибудь побольше подсобника. Зато никто уже не станет удивляться тому, что Клим Зиновьевич поправился, покруглел, нацепил галстук и начал покупать приличные сигареты вместо термоядерной «Примы» без фильтра.

Начальник производства наконец отыскал нужную бумажку, поплевав на пальцы, извлек ее из папки, внимательно прочел, с сомнением осмотрел скромно сидящего на краешке стула Клима Голубева и, недовольно крякнув, поставил размашистую подпись — не внизу, как все нормальные люди, а сверху, как делают только начальники, накладывая резолюцию.

— Вот, держи приказ, — сказал он, протягивая бумагу через стол Голубеву. — Смотри не подведи. Оправдай доверие. Ты теперь из рядовых в офицеры выбился, вроде ротного командира. Должность ответственная, обстановка в связи с финансовым кризисом приближенная к боевой, поэтому, ежели что, с тебя первого спрос. Как на войне.

— Спасибо, — Клим Зиновьевич поднялся и почтительно принял бумагу. — Не беспокойтесь, я не подведу.

«Тебе-то вообще уже не о чем беспокоиться», — подумал он при этом.

— Не подведи, — веско, с нажимом повторил Шмыга. — Ну, ступай, осваивайся в новой должности. Печать у секретаря, пусть шлепнет. Да, только скажи, пускай сперва ко мне зайдет, сразу же.

Еще раз поблагодарив и не удостоившись ответа, Клим Зиновьевич боком протиснулся в дверь, отдал секретарше приказ и передал слова начальства — дескать, зайти немедленно по важному делу. Сделал он это с большой охотой, так как посещение секретаршей кабинета Шмыги немедленно после его ухода было для Клима Зиновьевича настоящим подарком судьбы, нежданным и оттого еще более приятным. Он покинул приемную, вышел из заводоуправления и, перестав сдерживаться, негромко засвистел какой-то веселый мотивчик.

Получив от Шмыги несколько мелких распоряжений, в число которых входило требование как можно скорее организовать стаканчик чая с лимоном, секретарша вернулась в приемную и первым делом воткнула в розетку вилку электрического чайника. Когда дверь за ней закрылась, Александр Леонидович выдвинул ящик стола и извлек оттуда принесенный этим недотепой Голубевым конверт. Он любил пересчитывать деньги, свято веря, что чем чаще держишь их в руках, тем охотнее они устремляются в твой карман. Недаром ведь говорят: денежки счет любят! Это верно во всех отношениях. Суеверия суевериями, а лишний раз пересчитать деньги не помешает. Вокруг полно пройдох, и верить на слово нельзя никому. Мало ли что сказал Голубев! Это он говорит, что в конверте все пятнадцать тысяч. А на поверку там может оказаться четырнадцать пятьсот или даже еще меньше… Кроме того, держать в ящике стола конверт с деньгами — занятие скользкое и чреватое неприятными последствиями. Вот в бумажнике — другое дело. Если, конечно, купюры не меченые… Да только кто их станет метить — Голубев, что ли? Или местные менты, не просыхающие сутками? Здесь, товарищи, не Москва, здесь Песков — городишко неплохой и даже славный, но далекий от благ цивилизации, а заодно и от ее издержек…

Шмыга вынул из конверта стопку тысячных купюр, недовольный ее мизерной толщиной, скомкал конверт и бросил его в корзину для бумаг, что стояла между тумбами письменного стола. Потом лизнул языком сложенную из большого и указательного пальцев щепоть и принялся считать: одна, две, три… На счете «девять» он снова лизнул пальцы. Купюр было ровно пятнадцать штук — Голубев не обманул, отдал все сполна, как и обещал. Да, Клим Зиновьевич, за все на свете надобно платить, тут уж ничего не попишешь…

Александр Леонидович убрал деньги в бумажник и сунул его во внутренний карман пиджака, после чего расслабленно откинулся на спинку вертящегося кресла и замер, глядя на дверь кабинета остановившимся, бессмысленным взглядом медленно стекленеющих глаз.

Явившаяся с чаем секретарша заподозрила неладное далеко не сразу: она привыкла к хамским манерам своего шефа, который обращал внимание на людей только тогда, когда сам этого хотел, и частенько вот так же смотрел мимо нее, изображая глубокую задумчивость и отрешенность от житейских мелочей — не иначе как для придания себе дополнительного веса в глазах подчиненных. На ее вопрос, положить ли в чай сахар, Шмыга не ответил. Это тоже было нормально; в такой ситуации вопрос следовало повторить, сопроводив его соответствующими почтительными ужимками наподобие покашливания в кулак, извинений и заглядывания в глаза.