Александр Тамоников - Иван Грозный. Сожженная Москва

– Держи, Данька, да на конюшне глянь, целы ли подковы, а то мой Ветер что-то у крепости вроде как прихрамывать начал.

– Гляну, дядь Сидор, а коли надоть менять подкову?

– Придешь, молвишь, дам деньгу, отведешь к кузнецу.

– Уразумел, – кивнул служка и повел коня к конюшне.

Тут и боярин появился. Въехал через открытые ворота и, не заметив Дуба, крикнул холопу:

– Пошто ворота нараспашку?

– Так, боярин, перед тобой Дуб приехал.

И только тогда хозяин подворья увидел гонца и сразу скривился. В душе он уже не думал видеть его, Дуб должен был уйти с мурзой Икрамом в Крым. А тут, на тебе, объявился, как муха надоедливая. То значит, мурзе что-то еще надо.

Боярин кивнул холопу и спросил у ключника:

– Наказ сполнил?

– Сполнил, Флор Юрьевич.

– В точности, как говорил?

– Как иначе? Как говорил, так и сделал.

– Ну что ж, пойдем в горницу, поведаешь, что и как сделал.

– Мне бы переодеться, боярин, – вмешался в разговор Дуб.

Молчанов оглядел человека мурзы. Вид у него действительно был грязный, мятый.

– Скажи Петру, пусть Глафира воды нагреет. Обмойся. Переоденешься, и ко мне в горницу.

– Угу. Уразумел, боярин.

– Да поспешай, мне после вечерней молитвы и трапезы опять у воеводы быть. Да и тебе, может статься, тоже придется ехать, коли что не так сделал.

Приведя себя в порядок, Дуб поднялся на верхнее крыльцо деревянного дома боярина, через сени прошел в большую светлую горницу. Убранство, как и у других вельмож крепости. В красном углу – иконостас, посреди – стол, вокруг него – лавки, лавка вдоль стены сбоку, напротив – шкафы, сундуки. На оконцах занавески, на полу ковер, уже потертый, давний подарок знакомого купца из Тулы. Подсвечники с восковыми свечами. Деревянные стены и потолки вычищены добела, торцевая часть печи русской слегка выступала, возле печи широкая лавка с наброшенной на нее медвежьей шкурой, охотничий трофей боярина. В этой горнице боярин Молчанов любил отдыхать. Особенно зимою, когда за окнами мела метель, а от стужи защищали украшенные причудливыми узорами стекла, еще большая редкость в таких городах, как Чугуев. После чарки-другой крепкого хлебного вина да закуски доброй хорошо было полежать у печи теплой.

Нынешним вечером с юга подвалили тучи, оттого в горнице было даже душно. Боярин сидел в простой рубахе, расстегнув ворот, перед ним стояли ендовы и чаши, не иначе, пил медовуху или водку. Закуски не было, только кусок пирога, надломленный на скатерти.

– Дозволь, боярин?

– Заходи! Смотрел, за тобой никто не шел?

– Смотрел, никого не было.

– Челядь расспрашивала, где был?

– Да. Сказал, сполнял твое поручение. Дело затянулось, оттого и задержался.

– А что за дело, молвил?

– Не-е. Незачем то ведать челяди.

– Добро. Чего наведался? Воевода молвил, ушел мурза Икрам.

– Ушел? – ухмыльнулся гонец. – Тогда пошто дружина московская застряла в Радном?

– На отдых встала, опосля того как, разбив десятки мурзы, освободила полонян из разграбленной деревни.

– Как бы не так. Воевода московский ждет чего-то. А вот чего, мурза понять не может.

– А я тут при чем?

– А при том, боярин, что я задание тебе от Икрама привез, – сменил тон гонец. – И сполнить его ты должен если не сегодня, то завтра с утра, непременно.

– Не слишком ли ты дерзок, холоп?

– В меру, Флор Юрьевич, но не след собачиться нам.

– Ты себя-то вровень со мной не ставь!

– И не думал, я у мурзы в помощниках, ты же… Однако молвил уже, не след собачиться. А коли обиду нанес, извиняй, не со зла. Таких, как ты, я вельми уважаю.

– Вот и веди себя подобающе.

– Да, боярин, извиняй!

– Чего потребовал мурза?

– Дозволь присесть?

– Садись, – указал на лавку Молчанов. – Угощать не буду, тебе в обрат еще ехать.

– А вот то зависит, когда ты сполнишь наказ мурзы.

– Что за наказ?

– Треба убрать дружину московскую из села Радное.

– И всего-то? – рассмеялся боярин. – Икраму что, память в походе москвичи отбили? Я не воевода и даже не второй воевода, не городской голова, да и те не указ московским воеводам. Москвичи сполняют наказ государя, и тока он может указывать им, где быть, что делать.

– Мурза Икрам мыслит по-другому. А ты преуменьшаешь свое влияние и преувеличиваешь полномочия московских воевод. Мурзе ведомо, что в царской грамоте княжича Парфенова значится, что ему должны оказывать всяческую помощь и поддержку воеводы и наместники крепостей русских, но также там сказано, что и княжич должен обговаривать свои деяния с местными головами и, в случае надобности, оказывать помощь городским воеводам.

– Про то и я ведаю, но как убедить князя Верейского вызвать московскую дружину в Чугуев? То не можно, Дуб. Петр Петрович тут же засыплет вопросами, ответов на которые у меня и быть не может. Какую я выставлю причину отзыва дружины? О том мурза не подумал?

Дуб достал из-за пазухи мошну, положил рядом с ендовой:

– Тут сто рублев, Флор Юрьевич, мурза мыслит, ты можешь сделать то, о чем он просит.

У боярина мелькнули огоньки алчности в глазах. Он взял мошну, развязал тесьму, глянул внутрь:

– Сто рублев, говоришь?

– Пересчитай, коли на слово не веришь.

– Нет надобности. Эх-ха-ха, на что тока не пойдешь ради того, чтобы Иван, сын Василия III, слетел с трона. А слетит он тока тогда, когда его Девлет-Гирей оттуда скинет с помощью знати московской, страдающей от гнета первого царя, да в отместку за Владимира Андреевича, князя Старицкого, с матушкой его блаженной Ефросиньей Андреевной, невинно пострадавших за правду. – В чем была правда семьи Старицких, Молчанов уточнять не стал и продолжил: – Но и в сильном желании оказать услугу мурзе я ничего бы не смог, если, оставаясь в прошлом году за князя, не извлек бы из того выгоду, поставив печать на грамоту воеводы. Чистую грамоту. Вот только кто заполнит ее, треба, чтобы почерк был писаря воеводского.

– А что, московские воеводы ведают, каков почерк у писаря Тимохи?

– То вряд ли, но, возвернувшись в Чугуев, подделка сразу же выяснится. И учинит князь следствие. А дружина бросится в обрат, к селу. Следствие же укажет на меня, так как я имел доступ к печати. И что тогда? Темница да суд царя Ивана? Скорый и безжалостный? А я на плахе подыхать не желаю. … За сто рублей рисковать жизнью? То глупо.

– Тогда пошто ты, Флор Юрьевич, повел разговор о грамоте чистой? – сощурив глаза, спросил Дуб.

– По то, что, сделав ее, то устроить можно, мне же придется бежать из Чугуева. Бежать есть куда, в Литве примут, но только если в мошне звенят ихние гроши. Да и рубли сойдут.

– Давай, боярин, не будем ходить вокруг да около. Что ты желаешь получить за отзыв дружины в Чугуев?

– Пять раз по сто рублей, и все серебром. С этим и тем, что удалось накопить, я на Литве не пропаду. Будут деньги, будет грамота. Не будет, извиняй, забирай сто рублей, езжай к Икраму и передай, чтобы уносил ноги, несолоно хлебавши, покуда московская дружина не прищепила ему хвост.