Александр Тамоников - Иван Грозный. Сожженная Москва

– А где душа-то? Но ладно, привез деньги?

– Чего бы возвращался? А ты сделал грамоту?

– Давай мошну!

– Покаж грамоту!

– Охамел, холоп! Смотри! – усмехнулся боярин и, достав грамоту, развернул ее перед Дубом.

Тот, удостоверившись, что внизу настоящая печать, прочитал написанный каллиграфическим почерком текст. В грамоте говорилось о том, что по велению государя московской особой дружине воевод боярина Бордака и княжича Парфенова следует оказывать всемерную и посильную помощь воеводе Чугуева князю Верейскому в защите города от набегов татар и прочих ворогов. Ссылаясь на это высочайшее повеление, князь Верейский просил московских воевод срочно привести особую дружину в крепость, так как, по полученным сведениям, остатки сотни мурзы Икрама подошли к Чугуеву и намереваются напасть на крепость.

Прочитав написанное, Дуб кивнул:

– Это то, что треба. Скажи, боярин, кто писал эту бумагу?

– А тебе не все равно? – спросил Молчанов.

– Не все равно. Мне треба знать, почерк писаря известен московским воеводам?

– Нет, не известен. Писал мой человек, вельми преуспевший в изучении грамоты и дела писчего.

– Где он сейчас?

– Далече, Дуб, так далече, что не достать никому, – усмехнулся боярин:

– Ты сгубил его?

– Не задавай ненужных вопросов, давай серебро!

Дуб передал мошну, забрал грамоту и сказал:

– Дело сделано, можно и в обрат к мурзе ехать.

– Не спеши, – поднялся Молчанов. – Как ты прежде уехал, я был у воеводы, князя Верейского, он собирал свой совет по укреплению обороны крепости. После него я сказал ему, что мне треба выехать в Новгород-Северский. Князь удивился, спросил, по какой нужде. Я поведал, что получил сообщение о болезни отца жены. Мол, при смерти старик, не по-христиански будет не проститься с ним и не проводить в последний путь. Князь соболезновал мне, выезд разрешил, но выказывал тревогу, как бы не попасть мне в лапы мурзы Икрама. В общем, успокоил я его, сердечного. И теперь после утренней молитвы обозом выйду из крепости. Тебе же сейчас с грамотой выходить из города опасно. Не дай бог, попадешься страже, та усердно службу несет. И тогда конец всем. Грамота погубит. Вот я и решил, дабы не подвергать ни тебя, ни себя опасности, держать тебя при обозе. А как отойдем от крепости, езжай на все четыре стороны. До вечера, когда мурза, дождавшись ухода дружины и выдержав время, нападет на село, я буду уже далече.

– Ладно. Ты прав, – согласился Дуб. – Заодно и я с часок отдохну, мурза потом не даст. Комнату выделишь?

– Внизу, где челядь, есть комната. Спросишь у ключника, он покажет.

Забрав и спрятав грамоту, Дуб вышел из горницы, прошел сени до крыльца, спустился по лестнице во двор, где в телеги грузили вещи боярина и семьи его, а также холопов, Молчанов вывозил из города всех, но не всех намеревался брать с собой. Тех, кто не нужен, думал оставить в лесу.

Во дворе начальствовал ключник боярина Глеб Андреевич Грибов. Он показал гонцу мурзы комнатенку, где кроме широкой лавки да рогожи ничего не было. Да большего и не требовалось. Приспособившись на лавке, Дуб тут же уснул.

Разбудили его, когда солнце уже поднялось над лесом.

Челядь направилась в домовую церковь молиться. Дуб пошел туда же. После была трапеза, и, наконец, обоз вышел из подворья боярина, ворота закрылись.

Стража спокойно выпустила Молчанова с людьми. Ратники пожелали обозным счастливого пути, да не попасть под татар, и обоз пошел в сторону Новгород-Северского.

Когда крепостные стены и купол крепостного храма скрылись из виду, Дуб подъехал к боярину:

– Ухожу я, Флор Юрьевич.

– Скажи, Дуб, много ли серебра своровал?

– Да ты что, боярин? – изобразил негодование изменник. – Меж нами же уговор был! И я чужого не беру.

– Это смотря что считать чужим, а что своим. Но ладно, не обижайся, езжай, надеюсь, боле не встретимся.

– Как Бог даст.

– Ну да!

– Мурзе ничего передать на словах не хочешь?

– Хочу, но вряд ли это ему понравится. А мне его злоба безмерная ни к чему.

– Уразумел. Давай, барин, удачи!

– Тебе также. Голову, Дуб, береги.

– О себе думай.

Гонец мурзы развернул коня и погнал его на юг.

Он объявился в стане татар до того, как солнце встало в зенит, значит, до обеденной молитвы Зухр. Его тут же провели к мурзе.

В шатре Икрам находился вместе с десятниками Батыром Азанчой и Давлетом Тогуром.

– Говори, Дуб, привез грамоту? – с ходу спросил он.

– Привез, господин.

– Давай сюда.

Дуб передал свиток.

Икрам прочитал и довольно ухмыльнулся:

– Это то, что надо. Сделал свое дело боярин.

– Сделал, господин.

– Куда направился наш Флор Юрьевич?

– В Литву.

– Какой дорогой?

– Да так не объяснишь.

– Показать сможешь?

– Ты желаешь вернуть себе то, что отдал ему?

– Не только. Что боярину в Литве делать? Ему надобно в Крым. И ему, и его людям. На невольничий рынок в Кафу. Там боярину самое место.

– Может быть, ты и меня продашь в рабство? – вздрогнул от страшной мысли Дуб.

– Тебя – нет, Сидор, ты мне еще пригодишься. А вот Молчанов – другое дело. Зачем его отпускать, когда на нем можно неплохо заработать. Выкупать предателя царь русский не станет. Но кто из торговцев невольниками узнает, что боярин – предатель? Возьмут за хорошую цену. Посему, как разорим село, два десятка Тогура погонят невольников к Перекопу по дороге, не ведомой воеводе Верейскому. А Батыр Азанча двинется за обозом боярина. С ним поедешь и ты, Сидор. Место встречи определим позже. А сейчас, Дуб, переодевайся в одежу ратника городской стражи и, обойдя лесом село так, чтобы зайти от Чугуева, иди к воеводам московским. И знай, Сидор, за селом мои люди смотрят очень внимательно.

– Пошто об этом предупреждаешь, господин? Разве мне есть дорога в обрат?

– Дороги в обрат к своим русам у тебя нет, а предупреждаю, чтобы слабину не дал, а вел себя, как и должно гонцу крепостного воеводы.

– Мог и не предупреждать.

– Ступай, Дуб, до молитвы ты должен покинуть стан.

– Слушаюсь, господин!

Изменник направился к себе переодеться. К себе, это в один из подвалов развалин, оборудованных для временного жилья. В таких подвалах ютилось большинство крымчаков из последних десятков мурзы Икрама.

После утренней трапезы в селе Радном к Парфенову прибежал отрок:

– Княжич, дозволь слово молвить?

– Ты кто такой? – улыбнулся воевода.

– Сын Николы Бухтина, Митяй, – смахнув соплю, гордо заявил паренек лет десяти.

– И что тебе треба, Митяй?

– Отец, он смотрел на околице за дорогой от Белой Балки, а значится, и от Чугуева, послал сообщить тебе, что к селу едет конный всадник. Батька спрашивает, чего делать? У него лук со стрелами есть.

Парфенов взглянул на Бордака: