Александр Ушаков - Воровская зона

— В банке десять тысяч долларов!

Правила игры в баккара были довольно просты и напоминали столь распространенное в России очко. Только в отличие от очка в сданных партнерам картах считались только те, которые несли цифровую нагрузку. Ни десятки, ни картинки в счет не шли, а великий туз считался всего за одно очко. Побеждал тот, кто набирал девятку, ибо больше набрать в баккара было невозможно, или любое другое число, но обязательно большее, чем у банкомета. И когда на руки приходили, скажем, восьмерка и девятка, они считались не за семнадцать, а только за семь, тогда к ним прибавлялась по желанию игрока третья карта. Если игроку сдавали две картинки и десятку, он и получал в этом случае как раз то, что и называлось баккара, то есть… ничего! Все остальное походило на очко. Банкомет ставил банк и начинал по очереди его разыгрывать с партнерами. После же того, как банкомет объявлял ставку, в игре происходило следующее. Если первый номер, сидящий по правую руку от банкомета, принимал ставку, он передвигал к центру стола свои деньги, если же ставка казалась ему слишком крупной, он пасовал. И тогда в игру вступал номер третий. Но если никто из сидевших за столом ставку не принимал, то они могли сыграть на одну руку…

Объявив банк, банкомет быстро сдал себе и сидевшему от него по правую руку тощему господину весьма желчного вида по две карты и выжидательно посмотрел на него. Едва глянув на свои карты, тот уверенно взглянул на банкомета:

— Ва-банк!

Банкомет кивнул и взглянул на свои карты. Пятерка бубей и тройка треф, а значит, победа! Желчный господин поморщился, отчего его худое лицо приобрело еще более неприятное выражение, и взглянул на сидевшую рядом с ним толстую даму с длинным черным мундштуком в руке. Теперь была ее очередь бросать вызов…

Баронин вступил в игру, когда банк вырос до ста тысяч. Получив свои две карты, он медленно принялся тянуть их. Натянул же довольно приличное сочетание: две восьмерки. Третью карту он брать не рискнул. Шансов на то, что к нему придет туз, двойка или тройка, было мало, да и не «слышал» он сейчас ничего, не было того волнения, какое его всегда охватывало в те мгновения, когда было суждено выиграть. И он постучал по картам пальцами, что означало «себе». Банкомет перевернул свои карты, и игравшие зашумели. Две четверки гарантировали ему успех, и банк пополнился еще на десять тысяч. Игра покатилась дальше.

Краем глаза взглянув на Беату, Баронин увидел на ее лице уже однажды виденное им на реке хищное выражение. Широко раздув ноздри, она не отрываясь смотрела на двигавшиеся по столу тысячи.

На второй раз Баронин заполучил два туза и пасанул. Когда игра снова вернулась к Баронину, на кону стояло двести пятьдесят тысяч долларов. Вновь получив свои две карты, он вдруг почувствовал, как в глубине души у него стало расти напряжение: пожалуй, удастся сорвать куш. Он взглянул на лежавшие перед ним банкноты: всего около двадцати пяти тысяч… Он открыл рот, и управляющая им сейчас сила заставила его произнести роковые слова:

— Ва-банк!

Но с этой силой был, видно, связан все-таки не он один. Змеившаяся на тонких губах банкомета усмешка исчезла, и он посмотрел на «номер семь» с явной тревогой.

В установившейся мертвой тишине глухо шлепнули по зеленому сукну четыре карты. На этот раз Баронин даже не стал тянуть их. Глухо ударило сердце: червовый валет и бубновый туз. То есть всего очко. Но это было совсем не плохо, и, учитывая теорию вероятности, следующей должна была появиться карта с цифровым номиналом. Взглянув на еще более встревоженного банкомета, Баронин негромко произнес:

— Еще!

Медленно, словно нехотя, банкомет вытащил карту и перевернул ее. У Баронина сильно стукнуло сердце. Великолепная семерка! То, или почти то, что надо! Насмешливо взглянув на банкомета, словно заранее предупреждая его о проигрыше, Баронин постучал пальцами по столу.

Тот перевернул карты, и все увидели совершенно бессмысленных двух валетов. Теперь банкомета могла спасти только восьмерка или девятка. Но когда он перевернул третью карту, по затаившим дыхание зрителям и участникам спектакля пронесся вздох разочарования. К банкомету пришла трефовая десятка, и он получал таким образом баккара!

Засим игра была закончена, и банкомет, поднявшись из-за стола и сохраняя хорошую мину, протянул свою полную руку Баронину.

— Примите мои поздравления! — еще более глуховатым от только что пережитых волнений голосом по-английски произнес он, и Баронин с чувством пожал его руку.

Поздравив соперника, банкомет поднялся из-за стола и медленно, ни на кого не глядя, направился к выходу из зала. Баронин взглянул на улыбавшуюся Беату. Хищное выражение уже исчезло с ее лица, и сейчас оно светилось настоящей радостью.

— Поздравляю, Алекс! — слегка прижалась она к нему, когда тот, преодолев заграждение, снова оказался рядом с ней. — Это было блестяще! Фантастика какая-то! Мне до сих пор не верится!

Баронин только покачал головой в ответ. На него огромной свинцовой плитой навалилась страшная усталость, словно он проработал несколько суток подряд на каменоломнях, а не открывал практически невесомые карты.

— Как прикажете получить выигрыш? — услышал он голос появившегося рядом крупье. — Чеком или наличными?

— Десять тысяч наличными, — ответил Баронин, не имевший особого желания таскать с собой толстую пачку денег, — и чек на остальное… — и, повернувшись к продолжавшей сиять Беате, спросил: — Ну что, обмоем выигрыш?

— С удовольствием! — улыбнулась та.

В мягком полумраке бара было немноголюдно. Бар был выдержан в европейском стиле: зеркала, бронзовые подсвечники с мерцающими свечами и белый мрамор. Много цветов. Посередине зала стояла небольшая эстрада, и молодая девушка негромко напевала какую-то песенку на неизвестном Баронину языке. Ее удивительно нежная мелодия словно приглашала присутствующих отправиться вместе с девушкой в искусно создаваемый мир грез и хотя бы на время забыть о тревоге и печалях…

С согласия Беаты Баронин заказал все русское. Сказать по правде, он очень соскучился по русской пище и с удовольствием навернул бы сейчас кислых щей с бараниной и какие-нибудь домашние котлеты. Но, увы, щей здесь не было, и им пришлось удовлетвориться каким-то подобием рыбной солянки. Впрочем, их и не могло здесь быть. Кислые щи в Бангкоке означали бы приблизительно то же самое, что цыганочка в исполнении филиппинцев. Баронин был, что называется, в ударе. Неожиданно ему пришла в голову шальная мысль. Он подозвал к себе метрдотеля и спросил:

— На каких языках поют у вас песни?

Ничуть не удивившись вопросу, тот поинтересовался:

— А на каком бы вам хотелось?