Николай Иовлев - Поединок

— Хорошо, давай без угроз. Я хочу получить бабки. И я их получу.

Щавель молча смотрит на меня — долго, пристально. То ли изучает, то ли просто тянет время, необходимое для принятия решения. Ухмыляется.

— Ладно, фанера. Надо было тебя заделать, да я пожалел. Значит, так, шеруди рогами. Подваливай завтра…

— Сегодня, — перебиваю. — Се-го-дня.

— Слышь, ты если уж лоханулся на формазоне…

— Я сказал — сегодня. Никаких завтра. Все. Сегодня.

— Ну хорошо, мужик. Будь по-твоему. Кто хозяин-то хаты — девка? Пусть подходит в три часа к «Пуле» под козырек.

— Это где?

— Гостиница «Пулковская» — знаешь?

— Да. Я буду с ней.

— Как хочешь.

Щавель разворачивается и, не пообщавшись с Цингой, раболепно замеревшим неподалеку, идет к своей «бээмвухе».

Ну вот, кажется, появились кое-какие подвижки в сторону разрешения проблемы. Роль свою ты исполнил как надо, тон — выдержал должный. Можешь ведь, если захочешь.

Ко входу в «Пулковскую», над которым нависает массивный козырек, мы подкатываем на частнике в три с копейками. На размеченной стоянке среди других машин — темно-синяя «восьмера» вчерашних псов. Оба — на передних местах. Не удержавшись — подхожу, стучу в боковое стекло. Приопускается.

— Ну что, подонки грязные, получили по рогам от своего бугра?!

— Садись в машину, — кивает на заднее сиденье, выходя и откидывая переднее: сзади в «восьмерке» иначе не сядешь, — стратег. Серый. Он сегодня — рядом с водителем. В глаза мне не смотрит. По всему чувствуется, что еле сдерживает ненависть. — Ну, садись, чего резину тянешь. И она пусть садится.

— На хрена?

— Да не стремайся! Я вижу, ты уже обоссался и обосрался. Ты со Щавелем добазарился? Значит, садись. Поедем.

— Куда?

— За бабками твоими, урод.

— Будешь грубить — без Щавеля никуда не поеду. С ним у нас базар в другом стиле.

— А у меня один стиль, хорек ты обшмыганный: или поехали, если хочешь бабки получить, или вали отсюда. Последний раз говорю — садитесь в машину! Да не ссыте вы — никто вас не тронет.

Надеюсь, инструкция Щавеля действительно запрещает этим ублюдкам прикасаться к нам хоть пальцем.

— Куда ехать?

— В Пушкин.

— Почему в Пушкин?

— Потому что там — наш банк. «Царскосельский». Получишь бабки, когда заполнишь кучу бумаг, — чтобы потом второй раз не просил.

Вопросительно смотрю на безучастную Настюху. Ей, похоже, все равно: в Пушкин так в Пушкин.

— Хорошо, поехали. Только смотрите, без фокусов. Щавель там будет?

— Будет.

И по Пулковскому шоссе — в сопровождении бесконечных рекламных щитов, и по Киевской трассе, по обочинам которой лежат грязные ошметки сугробов, мы едем в полном молчании — и, только когда машина сворачивает на какой-то подозрительно узкий проселок, ведущий явно не к городу, я не выдерживаю:

— Куда мы едем?

Серый не отвечает, задумчиво глядя в боковое окно. Напарник его тоже помалкивает, следя за дорогой.

— Куда едем? — толкаю Серого в плечо. Молчание. Мгновенно взмокшая майка прилипает к спине. Вокруг — ни души. Мы удаляемся все дальше от трассы. Кажется, я допустил вторую ошибку. Аналогичную первой. Стараюсь не смотреть на Настюху — стыдно, что я, возомнив себя крутым, позволил заманить нас повторно в одну и ту же западню. Весь ужас положения в том, что из этой треклятой «восьмерки» не выскочить, она словно создана для подобных целей. Мы зажаты в тиски.

— Слышь ты, Серый, — куда едем? Я Щавелю говорил: вы на мушке у РУОПа. Если у нас с головы упадет хоть волос — вас всех повяжут. Сегодня же. Я спрашиваю, куда вы нас везете?

Вместо ответа Серый поворачивается ко мне вполоборота — и, как и вчера, я вижу направленную мне прямо в переносицу одноглазую морду, только на этот раз — пистолетного ствола.

— Заткнись, ублюдок, ты меня еще вчера достал. Хоть раз пикнешь — я тебя продырявлю.

Рука Настюхи тянется к моей, я накрываю ладонью ее крохотный трепещущий кулачок. Настюхина дрожь перетекает в меня все глубже — вот уже и колени охвачены ознобной вибрацией. Мы прижимаемся друг к другу, точно ища в этом поддержки, если уж не физической, то хотя бы моральной. Машина с ровным гулом пропахивает изъезженную колесами снежную хлябь. Место совершенно безлюдное, встречного транспорта, увы, не видно. Серый приопустил ствол, чтобы не напрягать руку, но по-прежнему не отводит его от меня в сторону. Так и сидит вполоборота. Подъехав к чахлой рощице, автомобиль сбрасывает скорость и, углубившись в островок оголенной растительности, останавливается.

— Приехали, — объявляет Серый.

Выйдя из машины, он откидывает переднее сиденье, открывая проход, — видимо, для нас.

— На выход! — стволом резко очерчивает траекторию, указывая нам направление.

Понятно, что привезли нас сюда не за деньгами. Боюсь даже думать об этом, но, кажется, нам грозит самое худшее из всего, что только можно себе представить. Мы с Настюхой еще плотнее прижимаемся телами. Ее дрожь сливается с моей. Второй бандит, также покинув салон, затягивает молнию кожаной куртки к самому подбородку и опускает руки в карманы.

— Давай шевели мослами, — Серый трясет в воздухе пистолетом. — Ну, быстро! Кому говорят?! И овцу выводи. Будет щас вам харево!..

Настюху трясет словно в лихорадке.

— Не выходи-и, — шепчет, обхватывая меня за талию, чтобы сблизиться еще плотнее и не отпустить. — Они убьют нас…

— Слышь ты, придурок! Вылезай! — уже не говорит, а орет Серый. — Шевели копытами, или я тебя щас раскурочу!..

Дикий ужас, вопреки всякой логике, не парализует сознание, а наоборот, заставляет его работать обостренней. Соображаю: в машине нас будут расстреливать едва ли: останутся обильные следы крови, пуля, прошедшая навылет, может пробить стекло. Значит, будем сопротивляться.

Уяснив, что выбираться из машины добровольно мы не собираемся, Серый, перемежая мат угрозами, заходит с тыла.

— Открой! — это, видимо, второму бандиту, и тот, поднимая на ходу воротник — в защите от холода, — неуклюже ступая в снеговой грязи, направляется к заду «восьмеры». Щелчок замка — и (я вижу это боковым зрением) задняя дверь открывается, подобно взмаху крыла. И уже через секунду мне в скулу грубо утыкается жесткий и холодный пистолетный ствол.

— На выход, — спокойно и твердо предлагает Серый.

Настюха еще крепче прижимается ко мне всем телом, ноги ее уже почти отбивают чечетку. Я слышу, как звеняще — металл отчетливо передает внутренние движения пистолетного механизма — натягивается невидимая пружина, фиксируемая в напряжении легким щелчком: взведен курок. Деваться некуда — нужно выходить. На просторе, по крайней мере, остается шанс спастись бегством.

— Выходим!.. — произношу громко — для Настюхи, но еще более — для Серого.