Николай Иовлев - Поединок

Закончив очередной абзац своей болтовни, Иваныч вперивает в меня вопросительный взгляд. Должно быть, что-то спрашивает. Чего ему надо? Не имею об этом даже приблизительного представления — все пропустил мимо ушей, прорабатывая сценарий. Может, оно и к лучшему.

— Извините ради Бога, но нельзя тут у вас где-нибудь прилечь? Что-то мне совсем плохо.

Иваныч, ждавший от меня, чего-то другого, меняет выражение лица трижды за несколько секунд: из вопросительного оно становится удивленным, а затем и понимающе-добродушным.

— Прижало тебя, парень? Перебрал, должно быть, наркоты, а? Прижало?

— Еще как. Вздремнуть бы хоть часок.

— Здесь с этим не очень. У нас тут не вытрезвон, понимаешь ли.

— Может, хоть на полу где-нибудь? Совсем что-то я расклеился. На ногах не стою. И ничего не соображаю.

— Это я уже понял. Нет, парень, на полу не пойдет. Здесь тебе не ночлежка.

— Может, тогда в «аквариуме»?

— Ишь, слова-то какие знаешь?! Бывал, значит, в «аквариумах»?

— Бывал. Кто ж в них не бывал…

— Эт точно! Ну, давай — определим тебя в «аквариум». Хм, первый раз у меня такое: чтоб человек сам в клетку просился.

Взяв со стола связку ключей, майор направляется в дальний угол помещения, где с решеткой из металлических прутьев — камера для задержанных. Скрежещет ключ в замке, со скрипом открывается почти прозрачная, сваренная «в клеточку» из прутьев дверь.

— Заходи. Сегодня тебе тут отдельный номер. Не люкс, конечно, ты уж, хе-хе, извини. Будь как дома. Смену буду сдавать — разбужу. А может, до того времени кто другой разбудит.

Захожу в камеру, присаживаюсь на деревянную скамью, покрытую резьбой народного творчества. Озираюсь. Стены тоже разукрашены умельцами из народа, напротив — еще одна длинная, во всю стену, лавка. Пора внедрять сценарий. Эх, практики никакой. Ну да это дело наживное.

— А что это у вас деньги на полу валяются? — перебиваю майора на полуслове. — Живете хорошо, девать, что ли, некуда?

— Где деньги-то? — майор недоуменно обшаривает взглядом пол вокруг.

— Да не там смотрите! Вон же они — целая пачка! — показываю пальцем под лавку, протянувшуюся вдоль противоположной стены.

Оставив ключи в замке, майор нерешительно заходит в камеру.

— Ну где?

— Да вон же, не видите, что ли? Да это вам сверху не видно, вы отсюда гляньте. Или нагнитесь получше. Вон, у самой стены.

Вплотную подхожу к дежурному, тыча пальцем под лавку. Не ожидая подвоха, но все же с явным недоверием, Иваныч наклоняется и заглядывает под лавку. И в этот момент я сильно толкаю его: одной рукой — в поясницу, другой — в зад. Из Иваныча вырывается какой-то странный звук, напоминающий короткое собачье тявканье, — и он падает, головой ударяясь об пол под лавкой. Опрометью выскакиваю из аквариума, с резким металлическим лязгом захлопываю дверь-решетку, быстро проворачиваю ключ, выдергиваю его из замочной скважины — и отшвыриваю связку на безопасное расстояние. Ключи злобно взвизгивают при падении — это я фиксирую уже на бегу. Быстрее — к столу дежурного. Рву на себя верхний ящик, едва не вывалив из него все содержимое. Отбрасываю в сторону ворох бумаг… Вот он, кольт иностранного производства. Более увесистый и прохладный, чем можно было ожидать.

Из «аквариума» уже раздается:

— Ты что, сука, творишь? А ну быстро открой! Быстро, я сказал! — Железная дверь-решетка остервенело сотрясается от напора. — Открой, сволочь, я тебе сказал! Убью с-суку! Убью…

Сквозь прутья решетки появляется рука, размахивающая пистолетом. Прицельного огня майор вести не в состоянии: меня ему не видно. Заталкиваю кольт в карман. Бегом к выходу. Самое главное сейчас — исчезнуть отсюда быстро, до возвращения помощника дежурного… А теперь надо хоть немного передохнуть. Прийти в себя. Остаток ночи я проведу на чердаке, некогда уже оказавшем мне посильное гостеприимство.

Насилу дотянул до рассвета. Жду автобуса. Надо выдвигаться в сторону Невского. К Цинге. Другого выхода на банду Щавеля у меня нет. Тяжелый и здоровенный кольт, вставленный за пояс, давит рукояткой на ребра. В башке, даже после двойной дозы кокса, — обильный туман. Пора бы уже, соскочив с кокса, закинуться айсом, да только денег — шиш. Последние две сотни отдал вчера Настюхе. Настюха, Настюха…

Кряхтя, подползает нужный мне номер. Войдя в его чрево вместе с несколькими другими пассажирами, усаживаюсь на свободное место у окна в левом ряду. Автобус, хоть и почти пустой в этот ранний час, трогается с места тяжело. Грузно.

— Пойдем-ка, Цинга, со мной!

— Куда?! — Цинга чуть не шарахается от меня, словно от чудовища. Это уже нечто рефлекторное: Цинга начинает привыкать к тому, что мое появление приносит ему одни лишь — и немалые — неприятности.

— Идем, говорю. Позвонить надо.

— Кому?

— Да все тому же.

— Не, не пойду. — Цинга уже оправился от легкого шока, вызванного моим внезапным возникновением.

Достав из-за пояса ствол, тыкаю им прямо в грудь упрямцу, не опасаясь посторонних глаз.

— Пойдешь, говнюк, или сдохнешь тут прямо щас…

На пути к таксофону Цинга, искательно пытаясь заглянуть мне в глаза, ноет о том, что Щавель запретил ему реагировать на мои требования установления с ним, Щавелем, телефонного контакта.

— Ничо, на этот раз у тебя будет оправдательный аргумент, — подразумеваю ствол. — А в трубку ты ему про меня не говори. — И я инструктирую дрожащего от страха Цингу на предмет разговора с бригадиром.

— Алло, это я, Цингарели, — такова, видимо, настоящая фамилия Цинги, хотя на грузина он совсем не похож. — Тут на меня круто наехали. Тебя требуют на стрелку. Говорят, что срочно…

Вырываю трубку и бешено ору в нее на пол-Невского — прохожие удивленно оглядываются:

— Слышь, ты, падаль шакалья, слушай меня внимательно и не говори потом, что не слышал. Ровно в одиннадцать ты должен быть напротив Думы, где один из твоих псов торгует наркотой. Минута опоздания — стрела считается продинамленной. И тогда я объявляю беспредел тебе и всей твоей поганой кентовке!..

С размаху грохаю трубку на автомат. Получилось, должно быть, убедительно. Цинга таращит глаза в испуге. Еще никогда, наверно, не слышал, чтобы кто-нибудь позволял себе так разговаривать с его шефом. Вряд ли Щавель узнал мой голос — искаженный к тому же настоящей злостью — по телефону. Приедет, пожалуй, наверняка. И думаю, что без оружия: а вдруг свидание таким нестандартным образом ему назначил РУОП? Лишь бы с ним приехали вчерашние ублюдки. Прикрывать бугра, тем более безоружного, кто-то все-таки должен. Хоть бы они приехали! Чего я хочу от этих тварей? Мне нужны их шкуры. Щавеля — и тех двоих. Я хочу продырявить каждому из них сердце, печень, мозг. И сделаю это в самом центре великого и проклятого города. А потом пусть меня судят. Я готов. Главным своим судом — собственной честью, а также судом Настюхи — я буду уже сполна оправдан. Ну, твари, подъезжайте. Это будет последняя в вашей беспутной жизни стрелка. А мне терять нечего. Я человек, считай, загубленный — все равно пропадать. Так лучше уж если не с музыкой — то со стрельбой. Устроим прощальный салют.