Игорь Никулин - Золотой капкан

Никодим понимающе кивнул, отщипнул краешек от каравая и, роняя крошки на бороду, съел, запил молоком.

— Раскольников, почитай, завсегда преследовали. Веками за веру страдания примали. Потом, коли человек не такой, как все, надобно растоптать, сожрать. Думаете, мы веками в чащобе жили? Не-ет, деревня своя была, самая богатая в округе. Ни одного бедняка, поднимали всем миром. Кто работал, тот и имел. Революцию пережили, приняли новую власть. Токмо власть та не наша была, безбожная. Старики баили, наезжали коммунары в кожаных тужурках, девки в штанах и фуражках, агитировали в коммуны. Общее, мол, все, не пожалеете. Наши слухали да кивали: «Мели, Емеля…» Как уедут, жизнь по-старому. Продотряды заглядывали. Деревни окрест опустошили, смели последние крохи, а у нас завсегда и хлебушко был, и мясо, и зерно. Отдавали, как не отдать, делились с голодающими.

— Наверное, когда голод был в Поволжье? — спросил Вадим.

— Не знаю… Потом властям не понравилось, что больно самостоятельные. Привезли полномочного, велели слушаться во всем. Ладно бы доброго человека приставили. Ентот — пьянчужка, самогону напился и давай из «нагана» палить, баб пугать. Утром надо на работу, он дрыхнет… Долго не просыхал. Народ смотрит на такое посмешище, плюется — подобного верховода нам не надобно. Жили под началием старшины, и порядок был, и хлопот не знали… Послали письмо в город, попросили сменить его.

— Дождались ответа?

— Где там! А тут случай… Праздник православный, народ на молебен идет, а полномочный нажрался, схватился за «наган». Обещал дурь из башки выбить. «Не пущу, — грили старики, — орал. — Бога нет…»

Никодим с отвращением сплюнул на пол, спохватился и растер плевок ногой.

— Коллективизация многих сгубила, — задумчиво произнес Вадим. — Моя бабка сказывала, в голод люди людей ели, чтобы выжить…

Никодим взялся за бутыль, разлил самогон по стаканам.

— Чего ждете? Мне запретно… но не вам.

И, выждав, пока гости выпьют, продолжал:

— Мужики не стерпели, намяли ему бока, вожжами связали и выставили за околицу. Полномочный дал тягу, только пятки сверкали… А старики за голову взялись: терпежу не хватило, что наделали? Какая власть ослушников честила? Что не так, бралась усмирять. Зачинщиков в острог, остальным свет и так мил не покажется… Прежний наш старшина, отец старца Петра, предложил уходить от греха в леса. Тайга большая, авось не сыщут. Но был другой старик авторитетный, Ермилом вроде звали. Тот гнет свою линию: предки за веру страдали, теперь и наш черед пришел. Куда идти? Бросать нажитое? Здесь и дома, и хозяйство, и могилы… Некуда!.. Жили на этой земле, на ней и помрем, раз участь такая.

— И многие послушались? — облокотился на стол порядком захмелевший Протасов.

— Со старшиной ушло токмо шесть семей. Свалили на телеги скарб, скот забрали и той же ночью…

— А остальные?

— Глупцы… утром в деревню ворвалась конница. Ермил собрал общину в церкви, изнутри обложились сеном и подожгли.

— Н-да… — протянул Вадим. — Жуткая смерть. Хотя… доберись красноармейцы, или бы расстреляли, или загнали в Гулаг.

— Выхода не было, — проговорил Никодим. — Издавно повелось: когда власти брали за горло, раскольники умирали.

— Раскольники, раскольники, — заерзал на лавке Протасов. — Какая разница между нами? Вроде и люди как люди, о двух руках и двух ногах, и вера… почти одна, и иконы… От кого прячетесь?

Вадим густо покраснел: Протасова от самогонки развезло, и хозяин мог обидеться на его слова. И незаметно пнул его ногу. А сам, стараясь сгладить неловкость, спросил:

— В школах на ту тему больно не распространялись. Интересно, конечно, побольше узнать.

Но хозяин не обиделся, и в глазах его прыгали веселые искры.

— Какая разница, говоришь?.. Да вот она: я — трезвый, а ты еле лыко вяжешь. Вера?.. Вера когда-то была одна, до патриаршества Никона, бывшего Новогородского митрополита. Он стал вводить в обряд новые порядки, заменил земные поклоны поясными, а двуперстие, коим крестно знаменовали себя верующие русские люди, — троеперстием. И потом, мы Спасителя звали Исусом, а по-новому полагалось Иисусом…

— Напоминает сказку про Гулливера, когда два народа передрались из-за спора, как чистить яйцо… И что было дальше?

— Кто молчал, перековался под новую веру. Другие посчитали, что веру истинную заменяют чужеродной, и воспротивились. Отсюда первые гонения: боярыня Морозова, Павел Коломенский… Потом сторонники двуперстия были приравнены к еретикам, отлучены от церкви и преданы проклятию. И начались притеснения…

— Но самосожжение…

— Протест. Вызов человека, загнанного в тупик. Оно тоже издавно пошло, и выбора не было: умри добровольно или сгори по приговору закона.

— Из-за того, сколькими пальцами креститься, терпеть такое? А запреты зачем, которые сами себе устанавливаете?

Никодим усмехнулся:

— Водка и табак? Хотите байку стариковскую расскажу?.. Сатана, противодействуя распространению христианства, послал на землю пьяного беса. Бес нарвал травы-хмеля, показал человеку, как варить хмельное питие. Человек попробовал — пондравилось. Отправил напиток царю. Тому тоже пришлось по вкусу, и напиток имел распространение в народе. Потом на кончику века сего к нам в землю русскую на погибель душам христианским, на вечную муку, осквернение земли и воздуху и всякой твари пришла брань матерная. И следом антихристово зелье — табак. В нем страшнее человек повреждается… В старину как бывало — кто курит, по смерти в гроб не ложить, мертвого бросить в яму или овраг на съедение собакам. — Осоловелые глаза Никодима закрывались сами собой. Бессонная ночь, баня и самогон дали о себе знать.

Он зевнул и подпер ладонью щеку.

— И давно вы здесь? — спросил, откусывая от картофелины, Иван.

— А как ушли из деревни. Старец Петр говорит, с тридцать второго года.

— Вот это да! — поразился Вадим. — И что в мире за это время произошло, и про Вторую мировую войну, и про… Постой, старик упоминал, что знает о развале Союза.

— Мы не все корни оборвали! Раз в год, по зиме, с мужиками загружаемся мороженой ягодой, орехом, мехами и на лыжах идем в Листвянку, деревню, что ближе всех… к тому дню собираются заготовители. Мы им наше промысловое, они — патроны, посуду, порох, дробь, нитки, ткань. Узнаем новости. По первости из города газетчики понаехали, дивились, сколько в отрыве от мира прожили. А сейчас забыли, не ездют. Видно, поважнее нас что нашлось.

— С другой стороны, вам можно только позавидовать. Живете как в раю. Ни выборов, ни грязи, ни преступности. Как в анекдоте. При коммунистах экзамен в институте, преподаватель тестирует абитуриента из глубинки: «Что такое ВЛКСМ?» Тот пожимает плечами: «Не знаю». — «Хорошо, а как расшифровывается КПСС?..» — «Не знаю…» — «А кто генеральный секретарь ЦК КПСС?..» У бедного абитуриента глаза округляются от испуга: «Не знаю я…» — «Откуда вы, молодой человек?..» — «Из города Забубеновска». «Эх, — вздыхает преподаватель, — плюнуть бы на все и укатить в ваш Забубеновск!» Это я к тому, что жить вам проще. Друг у друга на глазах, честно и без обмана.