Зоэ Шарп - Второй выстрел

— Может быть, в этом и есть причина неприятностей, — сказал Шон. — Чарли была чертовски хорошим солдатом. И дело не только в том, что у нее потрясающий врожденный талант, а в самом складе ее ума. У нее был правильный тип мышления для этой профессии. Способность убивать, которая вас пугает до потери рассудка, дана ей от природы. Возможно, вам это не нравилось, но она идеально подходила для спецназа.

— Так идеально, что армия позволила четырем коллегам изнасиловать ее и едва не забить до смерти еще до того, как она окончила курс подготовки, а потом устроила против нее заговор с целью растоптать ее репутацию. — Гнев так исказил голос отца, что я с трудом узнала его. — Но она сумела это пережить. Потребовались годы, но она выкарабкалась. Да, я знаю, что мы с ее матерью были неправы, когда после всего этого не позволяли тебе к ней приближаться, но мы считали, что ей нужно полностью порвать с прошлым. Ты все еще служил в армии, был частью той машины, которая так беспощадно ее унизила. Кроме того, какое будущее ее ожидало — маркитантки?

— Вот как вы о ней думаете? — протянул Шон ласково-ядовитым тоном. — Как мило.

Я скорее услышала, чем увидела, как отец раздраженно отмахивается.

— Ее состояние только начало улучшаться, — сказал он. — И тут в ее жизни снова появляешься ты, и в один миг рушится вся эта кропотливая работа.

— А вы когда-нибудь думали, — начал Шон все с тем же зловещим спокойствием, — что, возможно, именно ваше вмешательство привело ее к тому, что произошло?

— Ну нет, даже не пытайся переложить вину на меня, Майер! Мы оба знаем, кто несет за это ответственность.

— Мы знаем? — повторил Шон и умолк, с величайшей осторожностью подбирая следующие слова. — Она засомневалась. Этот парень был у нее в руках… но она засомневалась.

— Ты говоришь об убийстве, между прочим. Любой нормальный человек засомневался бы.

— Но Чарли не любой человек. Она телохранитель. А в нашей профессии нельзя руководствоваться эмоциями. Потерять клиента — это уже хуже некуда, при любых обстоятельствах. Поверьте мне, по себе знаю. Но как только ты начинаешь сомневаться в себе — или другие начинают в тебе сомневаться, — тебе конец.

— То есть ты в ней теперь сомневаешься? — Отец вдруг заговорил очень серьезно, очень напряженно, чуть ли не с надеждой.

— Я думаю, Чарли сомневается в себе, — ответил наконец Шон. — И, что хуже всего, боюсь, она начала в себе сомневаться задолго до того, как ее подстрелили.

На следующий день сотрудники больницы вытащили меня из постели и попытались выработать некую систему, чтобы я смогла передвигаться самостоятельно. Моя правая рука наконец начала подавать признаки жизни, что не могло не радовать. Была и обратная сторона медали: эти признаки жизни проявлялись в виде зуда в кончиках пальцев, гипертрофированной чувствительности, когда малейшее прикосновение к коже невыносимо, и спазмов, зажимающих в тиски каждый мускул ниже локтя.

Из-за раны в лопатке я не могла контролировать трапециевидную мышцу. Попытки взять что-либо правой рукой давали сомнительный результат, а о том, чтобы хоть немного поднять ее через сторону, можно было смело забыть.

Спина вокруг раны была натянута и уязвима, хотя сама кожа потеряла чувствительность. Поэтому я боялась перегрузить спину, боялась, что кожа разорвется. Внутри все было как-то криво и неудобно, как в рубашке, застегнутой не на те пуговицы. От одной мысли о том, что мне предстоит задействовать мышцы спины, чтобы опираться на костыли, организм норовил хлопнуться в обморок.

Наступать на левую ногу я тоже не могла. Пуля вошла в подколенную мышцу сзади и вышла сквозь четырехглавую мышцу спереди. Только чудом она не задела по пути ни кость, ни артерии, ни крупные нервы, но даже так в голени я ощущала не больше сил, чем дряхлая курица.

В итоге физиотерапевт дал мне один костыль для левой стороны и медленно шел рядом со мной, пока я ковыляла по коридору — всего шагов шесть, — привыкая к новому способу ходьбы. Всю дорогу я волокла левую ногу по полу и чуть не прокусила себе нижнюю губу, пытаясь не разреветься просто от того, что за эти нечеловеческие усилия полагается столь ничтожная на первый взгляд награда.

Одна из медсестер нашла мне стул, на который я тут же рухнула, а физиотерапевт держал меня за руку, пока я тряслась и жадно ловила ртом воздух, подобно марафонцу, достигшему финиша, и изучала огромный путь, который мне предстояло проделать снова до вожделенной кровати.

— Тебе предстоит долгая дорога обратно, Чарли, — до отвращения жизнерадостно сообщил мне врач, — но тебе повезло, что ты вообще с нами, так что все придет, если будешь как следует работать над собой.

Работать.

Я много думала о работе — о моей работе — с тех пор, как подслушала бесцеремонную дискуссию между отцом и Шоном. За отсутствием более интересной пищи для ума я разбирала каждую фразу, вникала в каждый нюанс и пришла к выводам, осознание которых оказалось болезненнее любой физической травмы.

Как только ты начинаешь сомневаться в себе — или другие начинают в тебе сомневаться, — тебе конец.

Эти слова терзали меня сильнее всего. Зачем возвращаться назад, если мне некуда возвращаться?

Там, в лесу, я вовсе даже не поддалась эмоциям. Я вновь и вновь анализировала те последние несколько минут, но, с какой стороны ни посмотри, выстрел в Лукаса, державшего Эллу на руках, оставался неоправданным. Как я ни препарировала факты — он не угрожал жизни девочки, просто пытался спасти собственную.

Если бы я выстрелила, то не только травмировала бы ребенка, но и совершила бы убийство. Если бы я впервые применила оружие для такой цели, хорошая команда юристов могла бы побороться за меня.

Но это случилось не в первый раз.

Я попыталась подсчитать, сколько жизней на моей совести, и обнаружила, к своему ужасу, что не могу вспомнить точно. И от этого становилось еще хуже.

Или другие начинают в тебе сомневаться…

Что, если Шон больше в меня не верит? Он имеет на то полное право. Я не смогла защитить клиента. Мало того, я позволила, чтобы клиента убили, причем не враги и не какой-то одинокий преступник, а те самые люди, которые должны были по идее прийти к нам на помощь.

Чем больше я об этом думала, тем яснее понимала, что лично Шону и репутации его компании эта история грозит катастрофой. Я знала, что если выплывет наружу правда о наших отношениях, выходящих за рамки профессиональных, все станет в десять раз хуже. Шон был известен своим честолюбием. Его сотрудники получали высокую зарплату, потому что они были лучшими в своем деле и гордились этим. А следовательно, многочисленные конкуренты только и ждали, чтобы дело Шона разлетелось в пух и прах. Я могла смириться с чем угодно, но не с тем, что стану причиной его краха.