Сергей Зверев - Могила для бандеровца

Он вышел на улицу со старенькими двухэтажками и огляделся. Почти все окна темные, людей не видно. Не стучаться же в каждое окно и расспрашивать? Неожиданно в окне первого этажа за белой занавеской загорелся свет. Приоткрытое окно, голоса. Василий подошел и прислушался. Мужчина и женщина горячо спорили о деньгах за услуги ночной любви. Потом дверь открылась, выпуская мужчину на лестницу. Ивлиев поспешил в подъезд, понимая, что через дверь в такое время суток уже не договоришься с уставшей женщиной, только шум поднимешь. Он успел вовремя: мужчина в мятых брюках и забрызганных грязью ботинках, пошатываясь, ухватился за перила лестницы. Дверь квартиры, откуда он только что вышел, уже закрывалась. Ивлиев бросился вперед и успел поймать дверную ручку.

— Извини, мужик, — отпихнул он пьяного, — тут очередь, засиделся ты у чужого очага. Мадам, приютите страждущего и пылающего жаждой любви.

Испуганная женщина, торопливо запахивая на груди выцветший халатик, пыталась захлопнуть дверь.

— Все, все! На сегодня я закончила. Ишь, набежали!

— Ну, ты еще милицию вызови, — изобразил на лице грязную ухмылочку Ивлиев и решительно дернул дверь на себя.

Женщина попятилась, со страхом глядя на незнакомца, который вломился к ней в квартиру и захлопнул за собой дверь. Но лицо мужчины вдруг изменилось и перестало быть нахально-глумливым. Он очень спокойно и чуть устало произнес:

— Ты, сестренка, не бойся меня. И ничего такого мне от тебя не нужно. Я тебе заплачу за ночь, как у вас принято, но только дай мне поспать несколько часов спокойно. А утром выпроводи, как обычно. Ладно?

— Тебе тут что, ночлежка? — удивленно и даже как-то машинально произнесла женщина, но по ее глазам стало видно, что она немного успокоилась.

— Не сердись, — улыбнулся Ивлиев, доставая деньги. — Мне бабу свою надо в ревность ввести, чтобы любила пуще и боялась из рук выпустить.

— Скалкой она тебя встретит завтра, вот и вся любовь тебе будет, — не сводя глаз с денег в руках незнакомца, пробормотала женщина.

И тут в комнате за занавеской захныкала и забормотала какие-то жалобные слова девочка. Судя по голосу, совсем маленькая. Лицо у женщины дернулось, стало болезненным.

— Идите вон в ту комнату, — кивнула она головой. — Ложитесь там, если не побрезгуете. Так и быть, не выгоню до утра. Только уж и вы… не надо, ладно… не приходите, а то вдруг приспичит вам…

— Спасибо, сестренка, — снова улыбнулся Ивлиев. — Мне только поспать. Иди к дочке и не беспокойся.

Главный врач остановился в больничном коридоре возле Василия, поверх очков посмотрел на него, потом положил руку на его плечо и чуть помассировал пальцами.

— Больной Ивлиев, огнестрельное проникающее в верхней части плеча, сквозное, кость не задета. Большая потери крови. Так?

Василий засмеялся и кивнул головой. Он демонстративно вытянул руку, покрутил кистью, несколько раз сжал и разжал кулак.

— Вы, Аркадий Семенович, людей узнаете по их ранам и болезням? Профессия у вас, однако!

— Замечательная профессия! Когда вы станете старше, молодой человек, то поймете, что самая большая радость на свете — видеть людей, которых ты своими руками сделал счастливыми.

— А я и не спорю, Аркадий Семенович. Спасибо вам! Меня вы точно сделали счастливым и здоровым.

— А сейчас, как я понимаю, вы ждете Танечку, — голосом заговорщика тихо проговорил врач. — Так?

— Так точно!

— Ну-ну! Девушка она хорошая, но с ее характером не каждый уживется. Успеха вам, молодой человек, и счастья!

Снова потрогав Ивлиева за плечо, доктор двинулся дальше деловым торопливым шагом. Василий подумал, что для этого человека и других, похожих на него, война не война, разруха не разруха. Они в любое время будут делать свое благородное дело, будут лечить, пока стоят на ногах, пока руки двигаются и глаза смотрят. Это не профессия — врач, это дар божий.

Татьяна вышла из перевязочной. От нее пахло лекарствами, какими-то медицинскими препаратами. Она вытирала руки салфеткой и смотрела Ивлиеву в глаза. Девушка явно нервничала.

— Хорошо, что ты пришел, — сказала она наконец. — Подождешь меня в парке. Я через минутку освобожусь.

Когда Таня вышла, Василий удивился изменениям, которые произошли в ее внешнем виде. Сколько времени прошло со дня их знакомства, ночного пиршества, когда он звонил во Львов? Не так уж и много. Но Таня перестала быть веселой общительной девушкой, уже нет в ее глазах прежнего блеска, да и одеваться она стала как-то… слишком по-женски, хотя ведь девушка еще, не успела обабиться.

— Что с тобой, Тюнюша? — ласково спросил он. — Ты сама не своя.

— Мне посоветоваться с тобой надо, Васенька, — грустно улыбнулась девушка. — Ты не спешишь? Может, дела у тебя, работа, а тут я со своими девичьими капризами и страхами.

— Ну, вот что, — сделал шутливо-строгое лицо Василий. — На этот момент у меня самое главное дело — это ты.

— Тогда поговорим по дороге? Мне нужно занести подруге стерилизатор со шприцами. Я у нее брала, уколы отцу делала.

Квартира подруги оказалась на этой же улице. Татьяна уверенно поднялась на третий этаж, достала ключи и отперла дверь. В квартире было чистенько и опрятно, как в старинной девичьей светелке. Вязанные крючком салфетки, фарфоровые статуэтки, пианино. Татьяна прошла к круглому столу под большим желто-зеленым абажуром с кистями и положила стерилизатор на скатерть. Ивлиев смотрел на нее, на обстановку квартиры, пытаясь скрыть улыбку. Неужели девушка решилась на близость с ним и взяла у подруги ключи? Это было приятно сознавать, но это… как-то не входило в его планы. Сейчас предстоит отказать ей, а значит, нанести обиду. Он представил, как Тане станет стыдно за свой поступок, и ему самому сделалось нехорошо.

Выпутываться из щекотливой ситуации не пришлось. Таня села на стул с высокой резной спинкой, сложила руки на коленях и опустила голову.

— Танюша, что с тобой? — шагнул к ней Ивлиев.

— Беда у меня, Вася. Не знаю еще какая, но я чувствую. Страшно мне. Помоги, а?

— Рассказывай! — Василий подвинул второй стул и сел рядом с девушкой, пытаясь заглянуть ей в глаза.

— Отец пить стал, — прошептала Таня и задумчиво посмотрела в окно. — Понимаешь, раньше он равнодушен был к спиртному, бывало, даже отказывался во время застолий. А тут несколько дней уже каждый день, каждый день. И все время молчит. Вот что страшно, Васенька! Молчит он. Ходит угрюмый или лежит, отвернувшись лицом к стене, и молчит. А ведь мы с ним были лучшие друзья, я всегда с ним все обсуждала, делилась всем. Мы часами могли разговаривать. А тут — стена молчания. Дико это!

— Так, подожди, Танюша! — Ивлиев коснулся руки девушки. — Постарайся вспомнить, с чего началось все это, с какого события. Не на пустом же месте он запил и стал угрюмым и молчаливым. Люди так не меняются.