Евгений Сухов - Перебежчик

Сначала следует надавить на этого Подвижника, то есть Фредека Балоша. Он-то как раз, скорее всего, и может рассказать немало любопытного о ефрейторе Ральфе Херманне. С виду этот венгр — крепкий орешек. Мне придется постараться.

Но следует учитывать один совершенно очевидный факт. Когда человек стоит перед выбором, быть ему убитым или жить дальше, то психика его сплошь и рядом ломается. В большинстве случаев побеждает инстинкт самосохранения».

Когда старший лейтенант Скрынников вошел к Ивашову, допрос только начался. Балош выглядел хмурым, ни на кого не смотрел.

— Вы должны понимать, что вам нет никакого смысла запираться, — заканчивал психологическую обработку немецкого шпиона младший лейтенант Ивашов. — Нам все известно. В том числе и то, чьим именно связником вы являетесь. У нас имеется на руках радиограмма, которую вы хотели передать немцам, есть ваш шифр. Мы знаем как ваш собственный оперативный псевдоним, так и того человека, который называет себя ефрейтором Ральфом Херманном. Нам известно практически все! Подумайте, Балош.

Младший лейтенант Ивашов давал арестанту время на то, чтобы тот осознал очевидную истину. Разыгрывать из себя патриота фашисткой Германии, которым Фредек Балош вряд ли являлся — губительное дело.

«Пусть он спокойно посидит и поймет, что нам действительно все известно. Запираться в данный момент совершенно бессмысленно», — решил Егор.

Старший лейтенант сделал ему знак. Он хотел переговорить с Ивашовым наедине.

— Присмотри за арестованным, — сказал Егор Масленникову. — Мы со старшим лейтенантом воздухом свежим подышим.

— Есть, товарищ младший лейтенант! Никуда он от меня не денется!

Когда офицеры-смершевцы вышли на улицу, старший лейтенант закурил и спросил:

— Когда вы его взяли?

— Часа полтора назад, — ответил Егор. — Вместе с женой-радисткой. Теперь я точно знаю, что они вместе на немцев работали.

Скрынников одобрительно кивнул, пыхнув дымком, потом осведомился: — А куда ты дел Херманна?

— Не беспокойся, заперт он надежно. Предлог — обеспечение полного покоя и безопасности, — ответил младший лейтенант Ивашов.

— А как ты ему объяснил, почему его переход через линию фронта не состоялся?

— Сказал, что его внедрение в качестве нашего агента армейское командование отложило на несколько дней.

— И как он отреагировал?

— Был недоволен и явно занервничал. Но потом быстро взял себя в руки. А Балоша, вижу, уже припекло. Скоро он у меня дойдет.

— Да, — согласился Скрынников. — Думаю, через пару минут твой венгр начнет говорить.

— Что ж, тогда пошли. Пора уже. Давай послушаем этого соловья.

— Пошли.

Фредек Балош кособоко сидел на стуле, скорбно повесив голову. О своей участи он знал, но в нем продолжала теплиться надежда на то, что ему все-таки сохранят жизнь. Нужно честно рассказать все, и тогда он спасет себя и, главное, Наташу.

Словно прочитав его мысли, младший лейтенант Ивашов спросил:

— Скажите, а какова роль вашей жены во всех этих делах?

Фредек вздрогнул, поднял голову и ответил:

— Она просто радистка.

— Это вы завербовали ее? — подключился к допросу старший лейтенант Скрынников.

— Нет, — сказал Фредек Балош, повернувшись в его сторону. — Она уже была завербована, когда нас свели.

— Свели? — Станислав Николаевич поднял брови и спросил. — Это как?

— Нас познакомили, — ответил Балош. — И велели жениться.

— Кто? — тут же полюбопытствовал Егор Ивашов.

И Балош начал рассказывать.

Его призвали в армию в конце девятьсот пятнадцатого года, когда австро-венгерские дивизии терпели одно поражение за другим и не успевали пополняться новыми маршевыми батальонами. Тогда нижний предел возраста военнообязанных был снижен с двадцати одного года до восемнадцати лет. Фредек, которому именно столько и исполнилось, угодил под ружье.

Но воевал Фредек Балош недолго. Сначала его дивизию крепко потрепали под Ровно. Батальон, в котором он служил, был почти полностью уничтожен. Ему повезло. Во время бегства русские казаки в двух местах прострелили лишь его ранец. Еще одна пуля угодила в банку мясных консервов, которая лежала в полотняной сумке вместе с прочим сухим пайком.

Потом начался знаменитый Брусиловский прорыва. В июне шестнадцатого года генерал Каледин взял город Луцк, а армия эрцгерцога Иосифа-Фердинанда потеряла все свои дивизии. Там-то рядовой Балош и попал в плен.

Таких бедолаг, как он, было сначала сорок тысяч, потом стало восемьдесят пять. К середине июня в плен к русским угодили почти двести тысяч солдат австро-венгерской армии. Многие из них сдались сами, без единого выстрела. Они не желали больше воевать в чужих землях неизвестно за что.

Во второй раз повезло Фредеку Балошу, когда в самый последний момент кто-то почему-то вычеркнул его фамилию из списка военнопленных, которым было определено место назначения за Уралом. Иначе строить бы ему опоры для мостов под Омском, рыть траншеи или тянуть железнодорожные рельсы, укладывать шпалы где-нибудь под Троице-Печерском, вырубать просеки в дремучем лесу.

Многие пленные венгры так и остались лежать в далекой Сибири.

Жить ему определили под Киевом, в дачном поселке Дарница, где был устроен большой лагерь военнопленных, разбитый в редком лесочке. Его окружала невысокая изгородь из колючей проволоки, хотя это было без надобности. Из где-то двадцати тысяч военнопленных — когда больше, когда меньше — половина так или иначе сотрудничала с лагерным персоналом, служила в охране. Люди свободно выходили за пределы лагеря и даже наведывались в близлежащие села. При желании они запросто могли уйти в побег. Их называли надежными.

Ненадежными считались немцы. Они жили в отдельных бараках и охранялись особо. Не очень-то и удерешь. Да и куда им было бежать? До первого патруля? Тут и двадцати верст не пройти без знания русского языка.

Фредек Балош попал в первую группу, однако в охране лагеря не служил и никаких дел с администрацией не имел. Он всего лишь отцепил со своего головного убора кокарду с инициалами австрийского императора, как сделали и многие другие пленные.

В бараках для военнопленных были больница с операционной палатой и аптека. Стирались они в специально отведенном месте возле больницы. Их одежда выпаривалась и проходила обработку в специальных бочках-вошебойках.

Кормили пленных довольно сносно, точно так же, как и солдат русской армии. Каждый день щи или суп с четвертью фунта мяса и тремя фунтами хлеба. Им полагалось еще чуть менее половины золотника чаю и шесть золотников сахару.

Пленные офицеры в лагерных бараках не содержались. Им полагалась квартира, отдельное питание и жалованье от пятидесяти до ста рублей в месяц в зависимости от чина.