Александр Тамоников - Нацисты в белых халатах

Никита не стал заходить. Пусть посидит одна, подумает, как жить дальше. Он закурил, медленно отправился в другой конец коридора, пристально уставился на плакат наглядной агитации, призывающий выкорчевывать под корень вражеских шпионов, прочих фашистских подпевал и холуев.

Одиночество в четырех бетонных стенах явно пошло Дарье Алексеевне на пользу. В помещении горела настольная лампа. Женщина сидела на табуретке, придвинутой к голой стене. Там было сыро, прохладно и очень неуютно. Она сутулилась, опустила голову, обнимала себя за локти.

Никита сел за стол, пристроил перед собой папку с чистыми бланками допросов и пристально воззрился на арестантку. Она дрожала, в глазах ее стояла полная безнадега. Ему тоже было не по себе, но Никита не подавал вида. Женщина не встретила в его глазах ни крохи понимания и опять опустила голову. Да, вражеская радистка была неопытной и сильно подавленной.

Попович медленно заполнял бланк, иногда поднимал голову.

– Странно, Дарья Алексеевна, – заявил он. – А ведь так хорошо все начиналось. Вы мне понравились, и я уже подумывал о новой встрече. Удивительно, что она произошла таким вот образом. Вы понимаете, что по законам военного времени вас расстреляют?

Женщина подняла голову. Она безуспешно пыталась успокоиться, обрести хоть какую-то толику самообладания. Но все срывалось. Дрожь пронзала молодое тело, стучали зубы. Глаза заволакивала какая-то предсмертная пелена.

– Когда? – прошептала она.

– В любое удобное для вас время, – мрачно пошутил Никита. – Очень скоро. Даже быстрее, чем вы это представляете. Согласитесь, вы того заслужили.

– Да, заслужила. – Она с усилием выдавливала из горла слова. – Хорошо, пусть меня расстреляют, но только не бьют.

Никита поморщился. Ох уж эта женская тяга лежать красивыми в гробу. Не будет никакого гроба и сонма безутешных родственников.

– С чего вы взяли, Дарья Алексеевна, что вас собираются бить? Не знаю, как другие, а я точно не стал бы этим заниматься. Зачем? У вас есть небольшой шанс заслужить помилование от советской власти, если вы согласитесь на сотрудничество с нами.

Женщина колебалась.

– Вы хотите жить, Дарья Алексеевна? – в лоб спросил Попович.

– Да.

– Вам стыдно, что вы предали свою страну?

– Да, наверное. Но почему моей стране не стыдно, что она предала меня и моих близких?

– Не занимайтесь словесной казуистикой. Дарья Алексеевна Меркушина – ваше настоящее имя?

– Да, это мое настоящее имя.

– Замечательно. Повременим с историей вашего предательства. Перейдем сразу к делу. Нами перехвачена ваша радиограмма. Некто Вальтер радирует Юргену через Почтальона: «Посылка находится в районе. Объект активный, координаты прилагаются. Просьба забрать посылку в ранее оговоренный срок. Координаты запасной квартиры также прилагаются». За дословность не ручаюсь, но смысл такой. Почтальон – это вы, Дарья Алексеевна. Связной абвера, стало быть. Вы приняли ответную радиограмму от Юргена для Вальтера. Мол, все нормально, посылку заберут в установленный срок. Сами понимаете, назревает миллион вопросов. О каком сроке идет речь?

– Я не знаю, – прошептала женщина. – Честное слово. Я просто осуществляла связь. Но думаю, что речь шла не о месяцах, это несколько дней, может, неделя.

– Что или кто подразумевается под словом «посылка»?

– Я не имею ни малейшего понятия об этом.

– Кто ее заберет?

– Я не знаю.

– Кто такой Вальтер?

– Я не знаю.

– Что с координатами места нахождения посылки и запасных путей отхода? Наши специалисты не смогли расшифровать эту часть послания.

– Я не знаю. Для меня это тоже набор закорючек и загогулин.

– Как вы можете не знать, кто такой Вальтер, если передаете ему послания из германского разведцентра?

– Клянусь, Вальтер знает меня, но я не знаю его. Так сделали намеренно, чтобы в случае провала я его не выдала.

– Он немец?

– Думаю, да. Но немец, некогда живший в СССР, идеально владеющий языком, знающий, как тут все устроено.

– Он носит советскую офицерскую форму?

– Наверное. Точно не знаю. У него должна быть безупречная легенда.

– Потрясающе, Дарья Алексеевна. – Попович покачал головой. – Вы ровным счетом ничего не знаете. И с какой стати мы должны сохранять вам жизнь? Ради ваших красивых глаз?

Она насилу вымучила из себя ухмылку и проговорила:

– Но самое смешное в том, что я действительно ничего не знаю. Я простая исполнительница с радиостанцией. У меня есть возможность колесить по району на машине, выходить на связь и быстро убираться.

– Она у вас была. Нынче ваши возможности слегка ограниченны. Вы должны были хотя бы догадываться, кто тот человек, послания которого вы передаете. Признайтесь, думали об этом?

– Я не любопытна, представьте себе. Меня это нисколько не интересовало.

Он пристально всматривался в ее лицо, улавливал нюансы мимики, вслушивался в слова. Женщина не лукавила. Она действительно ни хрена не знала! Потрясающий агент вражеской разведки! У нее имелась мотивация работать на немцев и определенные навыки, например, та же работа ключом, неплохая легенда. Этого оказалось достаточно.

А еще в голове Никиты копошилась интересная мысль:

«Вальтер, безусловно, в курсе, что его агент провалился, но в центр он об этом сообщить не может, поскольку не располагает средством связи. Что же происходит, черт возьми? Имеет ли все это отношение к немцам, сидящим на гауптвахте? Тамошние должностные лица получили указания выставить дополнительную охрану. А если рванет в другом месте? Как уследить за всем?»

– Каким образом вы связывались с Вальтером?

– Это тайник за оградой дома, где я живу. Там сарай впритирку к забору. Нужно, проходя по переулку, сунуть руку за штакетину, нащупать полусгнивший ящик, в котором много грязи, каких-то веток, ржавых железок. Простому прохожему такое в голову не придет. Когда я вселилась к бабе Любе, обнаружила записку с указанием тайника в кармане своего больничного халата, висящего на гвозде в госпитале. Согласно указанию, бумажку уничтожила.

– Часовой!

Ввалился красноармеец с большими глазами.

– Охранять!

Попович покинул помещение. Через пять минут вернулся, кивнул бойцу с автоматом, и тот испарился. Никита походил по боксу, дымя папиросой, сел за стол.

Женщина съежилась, глаза ее потухли. Она смотрела в пол. Кожа на лице стала серой, какой-то губчатой.

– Где рация, Дарья Алексеевна?

– В машине под сиденьем, в грязной коробке от автомобильного домкрата. Сверху обложена замасленной ветошью, грязной бумагой, чтобы в случае чего не очень рылись. Машина стоит на задворках больницы, у ограды морга. Все сотрудники знают, что она выделена мне.