Валерий Барбашов - Крестная мать - 2

— Вы лично сколько акций имеете, Татьяна Николаевна?

— Шестьдесят. Ну, и было… двадцать одна.

— И у меня полторы сотни, — вставил Феликс.

Аркадий в раздумье постукивал подушечками пальцев по крышке полированного журнального столика. Хмыкнул:

— Да, не ожидал я от дяди Гриши, не ожидал! Самостоятельности, значит, захотелось, власти. И денег. Мол, сами с усами, разберемся, что к чему и что почем. Завод наш и деньги наши. Как-нибудь без вас, ребята. За то, что мы директором ему помогли стать, с Ховардом свели… Не пойдет так, дядя Гриша, не поедет. Что скажешь, Феликс? То бишь господин Фил?.. А? Ха-ха-ха… Ты не забывай, что у тебя теперь еще это имечко… И что хозяину доложим, Джеймсу? Что не смогли, пардон, организовать скупку акций даже за такие большие деньги?

— А ничего ему не надо докладывать, Аркадий, — с некоторой даже ленцой в голосе отозвался Феликс. — Вообще никому ничего не нужно докладывать. Надо дело делать. По-тихому. Без шума и пыли. И люди для такого дела найдутся.

Татьяна поняла наконец, о чем идет речь, похолодела.

Аркадий глянул на ее побледневшее лицо.

— А вы, Татьяна Николаевна, как считаете? Поддерживаете нашу коллективную мысль? Или нет? — прямо спросил он.

— Да, но я… я же не судья этому человеку! Что вы! Решать, извините, т а к о е!.. — В горле у нее запершило, она закашлялась. — Может быть, вы… без меня, а? Я здесь не была, ничего не слышала, не знаю. Я же понимаю, в случае чего…

Глаза у Аркадия похолодели, налились свинцом. На скулах ходили желваки.

— Вы здесь были, вы все знаете, — жестко, словно гвозди забивая, говорил он. — И знаете такие вещи, которые болтать не позволяют, да. Но не об этом речь. Вы должны понять простую вещь: у вас хотят отнять деньги. Большие деньги, Татьяна Николаевна! Имея несколько тысяч акций, вы и ваши дети-внуки будете очень безбедно жить, можно даже сказать, и богато. Но богатство это, более или менее сносную жизнь нужно заложить сейчас, есть такая возможность. Почему какие-то рабочие должны иметь эти акции, а не мы с вами? Я пусть и не работал на заводе, но вы-то! Вы! Ведь определенная часть заводской собственности — ваша, Татьяна Николаевна! На самом законном основании! Вы что, этого не понимаете?

— Почему, понимаю… — Она опустила голову, теребила подол платья.

— И вы понимаете, что Глухов и его окружение хотят у вас вашу часть отнять, и вы еще раздумываете? Кто же из нас жулик?.. Ишь, аргументы какие выдвигает: он — патриот России, хотя и еврей, и он больше любит Родину… Ха! А мы, русские, — ленивые, сонные, равнодушные… Жид пархатый! Да он со временем и скупит все акции, дай ему только власть! Сам скупит. Или человек пятнадцать — двадцать. Начальники цехов, замы и помы… И скупит акции у своих же рабочих, о которых якобы печется! Ну, башка! Ну, жидовская морда!.. И это ему прощать? А, Феликс?

Дерикот шевельнулся в кресле, затушил сигарету, уронил:

— Я поговорю с ребятами Саламбека, Аркадий. Думаю, все будет нормально. Они знают, что и как делать. И лишних вопросов задавать не станут. Не в пример Татьяне Николаевне.

— А нельзя ли его… — Татьяна судорожно сглотнула. — Просто от должности отстранить? Ему уже шестьдесят, скоро на пенсию… И вообще он хороший человек, я с ним работала, знаю.

— Хороший человек так не поступает! — Аркадий был непреклонен. — А снять с работы, как вы говорите, теперь его может только коллектив, акционеры. Обкома, увы, давно нету. Раньше его в один час — по одному месту и вымели бы.

Зависла пауза, все молчали.

— Я поговорю с Саламбеком, — снова сказал Феликс.

Все трое встали, говорить больше было не о чем — судьба Григория Моисеевича Глухова была решена.

Жара мучила Москву, как и всю Россию, с середины апреля. Раскалившийся где-то в Атлантике циклон бесформенным и незримым облаком чудовищных размеров разлегся на русских просторах от Балтики до Украины, застыл в неподвижности, иссушал почву и водоемы, жег молодую листву, издевался над посевами. И все же там, в полях, наверное, человеку было легче дышать, чем здесь, в мегаполисе, в этом громадном каменном городе с миллионами людей, с железобетонными коробками зданий, застойной духотой улиц, горячим асфальтом, вонью выхлопных газов и стадами задыхающихся автомобилей. Слишком раннее тепло, а за ним и жара пришли в Россию совсем некстати, нарушив ее размеренный, веками отработанный ритм жизни, в котором весна аккуратно и не торопясь меняла зиму, вступала в свои права, потом плавно переходя в лето. К теплу и яркому свету солнца люди и растения привыкали постепенно, радовались им, соразмеряя свою жизнь с законами природы, приспосабливаясь к ее мудрому ходу; ничто доныне не нарушало этих законов, ничто не раздражало жителей российских сел и городов, в том числе и Москвы. Заокеанская эта, изнурительная жара всегда была где-то далеко, там, где ей и положено быть; своим безжизненным дыханием она почти никогда не опаляла русских берез и трав, не разогревала коробки домов, как радиаторы машин, позволяла россиянам существовать в привычном для них климате, дышать прохладным воздухом, не искать убежища от обжигающих солнечных лучей. Но в последние годы многое на земле переменилось, изменился и климат. Увы, американская нездоровая жара пришла и в Россию, в Москву, диктовала здесь свои условия, заставляла россиян приспосабливаться, каким-то образом сопротивляться ненужным высоким температурам — в том числе и политическим…

Размышляя об этом, то и дело вытирая платочком мокрый лоб, стараясь держаться в тени зданий, Татьяна шла по Москве, по незнакомой ей улице Варварке. Кто-то из встречных горожан посоветовал ей выйти на станции метро «Китай-город», идти к гостинице «Россия». Там, за гостиницей, и будет нужный ей Никольский переулок, там и находится Комитет по управлению государственным имуществом, которым руководил в свое время Чубайс, он, кажется, и основал его в нынешнем п р и в а т и з а ц и о н н о м виде. Впрочем, про рыжего этого Чубайса она подумала просто так, человек этот ей симпатичен не был, хотя, как это ни странно, именно он в чем-то предопределил ее судьбу и нынешнюю должность: не будь в России приватизации государственного, народного имущества, не было бы соответствующего комитета в Москве и у них в области и не нужен был бы начальник отдела по приватизации… Так что, в принципе, Чубайсу она все же должна при случае сказать «спасибо».

Наконец Татьяна отыскала здание под номером девять, вошла, спрашивая обитателей этого респектабельного помещения, где кабинет такого-то, как вдруг нос к носу столкнулась с… Городецким! С Антоном Михайловичем!..

Встреча эта была так неожиданна для нее, что Татьяна в первое мгновение просто открыла рот, не зная, во-первых, верить ли своим глазам, и, во-вторых, соображая, как ей вести себя с этим человеком.