Сергей Разбоев - Воспитанник Шао. Том 4. Праведный Дух Абсолюта

— Надо подумать, присмотреться к ним. Сейчас у нас время есть. Некоторое время на политической сцене будет тихо. Спешить нам некуда, Председатель ещё далеко не мертвец. За компанию с собой, на тот свет, он может много народу потянуть.

— А нам надо Динстона снова посылать на глубокие, откровенные беседы с Мадам. Даже не могу предсказать, что и как, и к чему сведёт очередной разговор полковник. Недавно он побыл на Мальте. Что ему там вбили в голову? Сейчас он почему-то стал оперативно не предсказуем. Надо ему под зад добавить, чтобы голова не пылила.

— А ведь он знал, что сам записывает свой разговор.

— Вот-вот.

— Наверное, для собственных мемуаров готовит записи?

— И это может быть. Но это вторично. Сначала он должен задание выполнить.

— Время есть. Он не торопится. И здесь он может быть где-то и прав. Иначе второй раз Мадам с ним не встретится.

— Значит, пока мне не стоит лететь в Центр.

— Скорей всего, да. Может вам лучше с Дэном встретиться?

— Не надо его подставлять. Лучше генерал Чан с ним поговорит. Хорошо, господа генералы, пора, разъезжаемся. Удачи вам.

— И вам, сэр.

Председатель Мао, солидно, красочно, внушительно стоял в позе Наполеона Бонапарта у красной драпированной стены, придирчиво разглядывал свой новый огромный портрет, и непривычно, благожелательно для себя посматривал на свою, всем скандально известную, третью или четвёртую жену Цзян Цин. Но брови его периодически круто сдвигались к переносице и отходили назад.

— Молодец. По сволочному, но всё же ты молодец. А я и не догадывался, что ты можешь так, по-государственному, глобально мыслить. Пойми, в этой стране мимо меня, без моего разрешения, муха не летает, и твой разговор с американцами, это всё при мне. Но ты молодец. Удивила. Мне приятно. Не обижайся, но я лично тобой рад. Ты поднялась выше Дэна: ты его перепрыгнула. Молодец. Ты мне постоянно втюхивала, что Дэн ломит за капитализм, но ты не менее скрытая капиталистка, чем сам первый буржуин Дэн. Я тебя готов слушать, моя дорогая, долго и с терпением, с большим пониманием, моя возлюбленная.

— Ой, ой, мой глубоко возлюбленный, дражайший великий муж и супруг; ты лучше меня понимаешь, что без тебя я никто. Меня убьют на второй день после твоей смерти. Поэтому мне и приходится думать глубоко по-государственному, высоко и глобально. Не думай, что твои эти все Хуа Гофэны, Дэны и прочие, готовы держать твой курс после тебя. Это вопрос не твой, не мой, а самой страны. Была бы я простой кухаркой, я и не думала бы об этом. Но волею судьбы и лично тобой, я поднята на государственный уровень. Поэтому я и думаю по-государственному.

— Всё мне это понятно и приятно. Но, разговор не об этом. Разговор о власти. Ещё раз говорю с полной ответственностью: о власти. Ты мне сама говорила, что власть — это рабовладение. Рабовладение — это абсолютная власть над народом и холуями, которые держат этот народ в рабах. Поэтому, вбей себе в голову: пока ты держишь всех под контролем, ты правитель. Как только ты упустила вожжи, ты труп, не только физический, но политический, общественный, моральный, исторический. Ты никто и только презрение к твоей памяти остаётся в памяти народа. Можно много говорить и болтать на эту тему. Но, если ты хочешь стать правителем, откинь совесть, откинь правила и играй, как ты считаешь нужным. Тогда ты правитель. Иначе ты никто.

— Но для этого нужно стрелять в народ.

— Не в народ, дурёха политическая. В своих противников, личных врагов. Их выделяй в своих докладах, на конференциях. Твой личный враг должен быть, обязательно, врагом народа. Когда ты сумеешь это выделить, когда ты сумеешь это доказать народу, тогда ты лидер. Народ в тебе должен видеть своего единственного, постоянного, верного, великого, авторитетного защитника. Учись у Сталина: он медленно, тихой сапой, убрал сначала известных, авторитетных правителей в Советах: Ленина, Фрунзе, Дзержинского; вспомни, следующих лидеров фракций и оппозиции, противопоставив их народу, понимаешь, народу. Не себе. Скажи он один раз, что Троцкий против Сталина идёт: от Сталина отвернулись бы быстро. До следующего съезда. Я тебе давал их труды читать — и Троцкого и Сталина, а между строчек надо находить подсказки. Народу всё равно, как лидеры политики между собой дерутся. И сколько голов они отрубят друг другу. Помнишь приговоры Сталина всем, кто против него и народа — приговаривается к высшей форме социальной защиты. Социальной защиты. Кто придумал эту фразу, тот гений социального рабства. Никто никому ничего не должен. Понимаешь? Так надо. Это просто ФОРМА СОЦИАЛЬНОЙ ЗАЩИТЫ. И ничего тут не противопоставишь, кроме моральной составляющей из-за чрезмерного количества жертв приговорённых. А кого интересует количество? Только родных и близких. Но и они будут молчать, чтобы их лично не приговорили к высшей мере, форме социальной защиты: смех и грех. А вот когда, какой-то лидер, громогласно взывает к народу помочь ему в борьбе против врага народа, вот здесь народ и пойдёт против врага за тебя. Думай об этом и над этим. Это первый и самый важный корень оболванивания любого народа. Запомни. Учись. И учи этому своих советников. Видишь: Сталин — все враги народа — он нет, он первый друг и вождь народов. Он один дённо и нощно печётся о народах. У него в мирное время было более тысячи концлагерей для непокорных, слишком умных. В одном только лагере отбывало срока или ожидали смерти до сорока тысяч человек. Это то, что известно. Следовательно, до сорока миллионов постоянно сидело в лагерях. А всего-то в Советах жило не более ста пятидесяти миллионов человек. Вот и думай, какой великий исторический гений рабовладельчества. А всего-то, кто он, поп, недоделанный попик. Грузин. Не славянин, не татарин, не мордвин и, даже, не еврей. А правил народами, как истинный, исторический рабовладелец, представитель жрецов каторжной Византии. Учись. Все кругом враги народа — а он нет. Он друг и учитель. Он вождь. И сам же народ он посылал в расстрелы, в лагеря смерти. Всех стреляли — его нет.

Мао медленно перевёл дыхание. Взор его был далеко устремлён в историческое прошлое и будущее. Его, на время просветлённые мозги, мыслили исторически мощно и далеко.

— Не обижайся. В некоторых местах ты грамотно срабатываешь, как в данном случае с американским полковником Динстоном. Но это общий случай работы в политике. Общий. Но, везде, в профессионализме, имеются особые тонкости. Это чутьё. Личное. И это должно быть внутренним твоим состоянием. Захочешь — сумеешь. Нет — не лезь. Не твоё это дело. Оставайся кухаркой. Иначе, тебя сомнут: это в лучшем случае. А так, голова шумно слетит под бурное рукоплескание тобою, горячо любимого, народа, как заказанный качан готовой капусты с общественного огорода. И ты становишься никто по жизни, в истории, в быту. Много ли люди помнят тех, кто погиб за них на войне? Поинтересуйся, как-нибудь, у народа, у журналистов. Это всё слова, слова и пропаганда. А жизнь, обстоятельства, обстановка требует чёткости и жёсткости. Пойми: Хуа Гофэн не подарок, но он прагматичен: Дэн тоже прагматичен. Ты до них не дотягиваешь. Но сегодня, сейчас, уже нельзя так стрелять, уничтожать людей, как в недавнем прошлом. Тогда, после войны, можно было тянуть любой беспредел для укрепления своей личной власти. Но, сейчас иное время. Ты видишь, я притих. Чувствую, слышу брожение не только в народе, но в провинциях, их лидерах, в партии. А это, извини: одно слово не так и ты никто. Размажут, как дерьмо по земле. Если ты хочешь оказаться на этом уровне, твоё дело. Но, учись. Всё время учись. У тебя не плохие советники, я их уважаю, но вы не растёте, перестали удивлять. Вы даже к моему цитатнику ничего не прибавили. Чем Америка хороша: они ругаются, полемизируют, скандалят. Смотришь со стороны; дурачество, лохачество, но она, Америка, движется вперёд. Всё время движется. Америке всего-то, каких-то жалких двести лет. А нам и Европе, четыре— пять тысяч лет. А мы где? В жопе. Кто в пятнадцатых, шестнадцатых веках в Америку плыл? Каторжники, да беглецы от европейских революций. И что построили? Первую державу мира. У них и негры поумнели: афроамериканцами себя звать стали. Уровень. Уважают себя. В чём дело? В свободе мысли и предпринимательства. Нельзя народ постоянно давить и законами запугивать. Давить надо чиновника — вот он и обуза, и чемодан без ручки, но и без него никуда.