Александр Тамоников - Архив смертников

— Здравствуйте, хлопцы, — отозвался он тонким голосом. — Службу несете? Молодцы! А я — Герасим Шнобарь, в Корабельном переулке живу, что у мебельной фабрики, вот домой и возвращаюсь от матери…

— Да нам плевать, кто ты такой и где живешь, — швыркнул носом конопатый верзила с мелкими подозрительными глазками. — Ты аусвайс покажи да вали, куда хочешь.

Лихорадочно работало боковое зрение. Натаскали этих холуев, на мякине не проведешь. Один чуть подальше, другой поближе, оба готовы стрелять. Пистолетом не воспользуешься, работа ножом тоже проблематична. К тому же из конторы вышли два немецких солдата, закурили, стали лениво озираться. Они все видели, впрочем, происходящее их мало интересовало. Вот если бы на Алексее была форма советского офицера…

— Так такое дело, братушки… — замялся он и начал источать подхалимские гримасы. — Все было, и аусвайс был, все законно, мы же добропорядочные граждане… Советы вчера нагрянули, на площади собрание было, все аусвайсы отобрали, сказали, что больше они не понадобятся, будут действовать документы советской комендатуры, которые еще не выдали…

— Слушай, Костян, тебе он нравится? — процедил сквозь зубы рыхлый коренастый тип со шрамом в половину лба.

— Не, ни хрена не нравится, — отозвался детина.

— Вот и мне не нравится, — крякнул обладатель шрама, машинально подходя ближе. — А если нам кто-то не нравится, что мы делаем?

Оба переглянулись и заржали.

— Парни, я же свой, — заволновался Алексей. — Советы не люблю и никогда не любил, у меня младший брат в Великолукской полиции служит… Служил, — поправился он, вспомнив, что фашистов из Великих Лук выбили еще в январе.

Полицейские переглянулись. Детина выразительно повел стволом. «А ведь пристрелят на месте, — пронеслась тревожная мысль. — Человеческая жизнь ни хрена не стоит, дешевле газировки за десять копеек. Прибьют, да в полынь ногами затолкают».

Немцы на крыльце продолжали курить, сложив руки на висящие на груди автоматы. Метнуть нож — плевое дело. Одного он убьет, а вот остальные…

За зданием конторы захлопали одиночные выстрелы. Рванула граната, посыпались чахлые строительные конструкции. Заголосили немецкие «МР-40». Полицейские аж присели, но оружие не выпустили, сообразили, что не по ним стреляли. Немцы на крыльце побросали сигареты, побежали за угол — воевать. Видимо, облава нарвалась на прячущихся красноармейцев. Бегущий последним фельдфебель обернулся, замахал рукой, делая свирепое лицо:

— Эй, рус, форвертс, форвертс, давай, давай!

— Костян, смотри этого кренделя! Можешь пристрелить его, к чертовой матери! — встрепенулся полицейский со шрамом, перехватил карабин и не очень быстро побежал за немцами. Стрельба в глубине дворов разгоралась, в схватку вступил ручной пулемет.

— А ну, лапы в гору! — зарычал конопатый, вскидывая карабин. — Ишь, расслабился тут, смирно стоять! Давай к забору, — махнул он стволом.

В пяти шагах от места действия под забором образовалась глубокая канава, вполне достаточная, чтобы утрамбовать ногами мертвое тело. Алексей подчинился, не спуская глаз с полицейского. Нож находился в правом брючном кармане — не дотянуться, пока тот таращится на него. Перестрелка оборвалась, слышались только крики, кого-то гнали между домами за конторой. Костян напрягся, вытянул шею, дожидаясь, пока появятся люди, и проворонил главное событие в своей недостойной жизни! Алексей метнулся и, проведя подножку, ловко извернулся, оказавшись у Костяна за спиной. Тот задергался, но поздно, чья-то рука сдавила горло, дыхание перехватило, тело потеряло чувствительность от нехватки воздуха, его словно парализовало. Он лишь вращал глазищами, беззвучно открывал и закрывал рот. Алексей оттащил безвольное тело через подгнившую продольную балку на задворки огорода. Костян начал проявлять активность, почувствовав чуток свежего воздуха, но Алексей всадил ему нож под ребра и повалил на землю. Полицай еще стучал ногами, а он уже расшвыривал прелую траву. Закатил в перегнивающее месиво свежеиспеченного мертвеца, карабин отправил туда же, затем завалил травой, ногами подчистил следы. Присел на колено с обнаженным «ТТ», стал сканировать глазами окрестности. Пусть «лицо со шрамом» думает, что Костян увел задержанного в укромный уголок и там пристрелил. Вряд ли что-то заподозрит. Большого ума там точно нет.

Он снова крался вдоль забора, лежал в траве на другой стороне проезжей части. Странная какая-то прогулка у него вырисовывалась, обильно смоченная кровью предателей…

Солдаты выгнали из-за угла конторы двух избитых красноармейцев. Оба молодые, русоволосые. В плен попали, как же их так угораздило! Люто избитые, босые, в оборванных гимнастерках. Полицаи подталкивали их прикладами, награждали зуботычинами. На небольшом отдалении шли четверо немецких автоматчиков. Знакомый полицейский огрел пленника прикладом в затылок, вытолкал на дорогу и стал озираться, недоуменно моргая, ну, и где его подельник? Но отвлекаться не стал, правда, еще несколько раз оглянулся. Процессия поволоклась к Центральной улице. Автоматчики шли следом, держа оружие наготове, то и дело оборачивались. Несколько раз Алексей вскидывал пистолет, чтобы открыть огонь, отпускал и снова припадал к прицелу, терзаясь муками совести. Что он может сделать? Успокоить душу? Причем навечно успокоить! У него задание особой важности, контратака немецких войск задание не отменяет. Он должен, по крайней мере, попытаться его выполнить! Все равно он тут никого не спасет…

Вдруг из переулка раздалась пальба. Один из пленных резко ударил локтем идущего сзади полицая, и тот согнулся пополам. Парень выхватил карабин из ослабевшей руки, перемахнул через поваленную ограду и помчался вперед, выбрасывая ноги. Второй оттолкнул конвоира и устремился за товарищем. Загомонили солдаты, надрывали глотки обескураженные полицаи. Кто-то прыгнул за пленниками, но неудачно, треснулся черепом о продольный брус, взревел от боли. Остальные стали остервенело палить, вскидывали карабины, передергивали затворы. Беглецы упали в сорняки, эта спонтанная затея была заведомо обречена на провал…

Алексей справился с желанием опустошить обойму. Сколько их — безвестных бойцов Красной Армии, погибших от рук фашистских палачей… Он переполз на соседний огород, выждал какое-то время, затем поднялся и заковылял на Центральную улицу…

Здесь было людно, и он не выглядел «белой вороной». Появилась возможность затеряться, слиться с массой. Улица выглядела страшновато. Дважды за последние двое суток по ней прокатился безжалостный молох. Дома через один были разрушены, дорогу перепахали мины и снаряды. Механический голос в рупоре на ломаном русском вещал, что всем городским жителям надлежит собраться на главной площади, где перед ними выступят представители вернувшейся оккупационной администрации. Люди брели на запад, к городской площади. В основном это были женщины, старики. Молодежь давно угнали в Германию. На перекрестках стояли патрули — солдаты, сложив руки на автоматы, презрительно смотрели на толпу.