Александр Тамоников - Архив смертников

Участие в «торжественном мероприятии» по случаю «триумфального» возвращения немцев в планы капитана Макарова не входило. Он как бы ненароком смещался к правой стороне дороги, чтобы переулком выйти на Подъемную улицу. Переулки располагались через каждые двести метров. Первый был завален обломками рухнувшего дома. На руинах копошилась воющая женщина в платке, жалобно звала какую-то Нюсю, пыталась оттащить тяжелую балку. У нее явно намечались проблемы с психикой. Невдалеке стоял приземистый бугай в форме вермахта, равнодушно смотрел на ее потуги. Местные жители тоже привыкли к чужому горю, опускали головы, отворачивались. В следующем переулке стоял мотоцикл. Солдаты позевывали, томились бездельем. Пройти мимо них было нереально, обязательно привяжутся. Из следующего переулка высовывался танк — самая ходовая в немецких войсках «Пантера», считавшаяся тяжелой, хотя недавно поступивший в войска «Тигр» был куда тяжелее.

Алексей брел, опустив голову и опираясь на палку. Свернуть было некуда. Он приближался к площади. Если немцы вздумают обыскать подозрительного типа (видно, что не старый, хоть и корчит из себя последнего инвалида), то придется погибать с «музыкой». Вооруженных врагов в окрестностях дороги становилось все больше…

Людская масса делалась все гуще, люди стояли отдельными кучками, приглушенно переговаривались. Они выглядели растерянными, выбитыми из колеи. Впрочем, кто-то радовался. «Что, коммуняки хреновы, недолго продержались? Вышибла вас непобедимая германская армия!» — хихикал пьяненький заморыш в овчинной безрукавке. Алексей смещался на северную оконечность площади — ближе к переулку, в котором переминались два автоматчика, всех впускали на площадь, никого не выпускали. Собралось несколько сотен гражданского населения. Скорбно возвышались когда-то прилизанные административные здания: горсовет, переоборудованный в комендатуру, райком партии, райотдел НКВД и милиции. В комендатуре зияли свежие пробоины, лежали трупы, которые никто не убирал. На другом конце площади стояла восьмиколесная «Пума», еще один танк, возле него курили члены экипажа в черных комбинезонах. Прохаживались солдаты и офицеры. Площадь была оцеплена. Выделялись несколько крепышей в полицейском обмундировании, они задирали женщин в платочках, знакомый коренастый тип отвешивал затрещины (не больные, но обидные) робкому юнцу, который после каждого удара втягивал голову в плечи.

Ожидание не затянулось. Из легкого штабного автомобиля вышел надменный чин в звании майора, исподлобья обозрел собравшихся. Такое ощущение, что он видел всех, никто не ускользнул от его внимания. Холеное лицо офицера перекосила гримаса. Он что-то сказал сопровождающему его гауптману, тот засмеялся. Подбежал какой-то юркий «тушканчик» в мятом пиджаке, стал подобострастно слушать, что говорит ему офицер, а потом надрывно взвизгнул:

— Граждане городские жители! Командование германских вооруженных сил от всей души поздравляет вас с новым витком освобождения страны от ига большевизма! Германские войска перегруппировались и нанесли сокрушительный удар, освободив ваш город! Вы свободны, горожане! Германское командование предупреждает вас: любой, кто будет замечен в действиях, направленных против Великой Германии, подлежит немедленному уничтожению на месте без суда и следствия! Все, кто прячет большевиков, жидов и солдат Красной Армии, подлежат расстрелу! Все обязаны собрать и через два часа доставить на эту площадь имеющиеся продукты питания — для нужд наступающей немецкой армии! Все, способные работать, включая лиц пенсионного возраста, обязаны прибыть на эту площадь с шанцевым инструментом через три часа! Не заставляйте немецких солдат ходить по домам и настойчиво вас упрашивать! Любое неподчинение — расстрел!

Похоже, немцы собирались восстанавливать укрепрайон на востоке города, смятый советскими танками. Многое бы отдал капитан Макаров, чтобы быть в курсе оперативной обстановки на фронте. Если немцы продвинулись вперед и на других участках, то дело худо. Но оперативную обстановку он знать не мог, приходилось плутать в потемках.

«Тушканчик» продолжал вещать, срывал натруженный голос, но Алексей уже не слушал. Его обступали люди — мрачные, раздавленные. «Слышь, Поликарпыч, а Советы-то надолго ушли? — спрашивал седой пенсионер другого. — Мы ни хрена не поняли, вроде появились, заняли город… а теперь опять немчура вокруг… По мне так лучше Советы, нежели эти басурмане…» — «Отвяжись, Петрович, я тебе что, Совинформбюро? — гундел плешивый сосед. — Самому это ни хрена не нравится… Злой нынче немец пошел, вот как начнет всех крошить без разбора… Наши хотя бы немного разбираются, прежде чем стрелять…»

Дальше стало происходить что-то непотребное. Из подвала комендатуры немцы начали выгонять избитых людей в нательном белье. С ними не церемонились, били прикладами, пинали ногами. Если кто-то сопротивлялся, то налетала целая стая, била смертным боем. Несчастные стояли, держась кучкой, их было десятка полтора. Алексей похолодел. Не всех красноармейцев уничтожили во время штурма. Малую часть взяли в плен, а сейчас собрались показательно ликвидировать, чтобы преподать запуганному населению наглядный урок! Автоматчики обступили людей в исподнем, подталкивая к стене здания, орали и приказывали повернуться спиной. Но пленные не хотели смотреть в стенку, вставали лицом к людям. Их били, но они продолжали поворачиваться. «Черт с ними! — крикнул офицер. — Хотят видеть — пусть видят!» Надрывался неугомонный «тушкан»: «Эти люди воевали против германской армии и за это будут наказаны! Так случится с каждым, кто поднимает руку на немецких солдат! Смерть жидам и большевистской заразе!» Пленные стояли ломаной шеренгой, исподлобья смотрели на отделение автоматчиков, занимающее «расстрельную» позицию. У кого-то подкашивались ноги, их держали товарищи. Алексей узнавал лица, он видел их вчера на этой же площади. Бойцы комендантской роты, попавшие в ловушку. В центре шеренги стоял капитан Несмелов. Из него старательно выбивали дух, но так и не выбили. Лицо превратилось в заплывшую сливу, глаза — в еле различимые щелочки. Ему было больно, но он держался прямо. Глаза капитана скользили по толпе, словно он искал в ней кого-то знакомого, торопился найти, пока жив. «Тушканчик» продолжал орать: «Если кто-то не хочет умирать за жидо-комиссаров, загнавших Россию в нищету и деспотизм, если кто-то хочет послужить Великой Германии, которая щедро оценит их заслуги, — пусть выйдет из строя на два шага! Его немедленно напоят, накормят, предоставят безвозмездную медицинскую помощь!»

Легкое волнение пробежало по шеренге приговоренных к расстрелу. Кое-кто заколебался, но вперед не вышел никто. Выйти — значит обрести позор в глазах товарищей (которых через минуту все равно не будет). Их не так воспитали, это неприемлемо…