Сергей Зверев - Битва с богами

Настрогали этих артефактов немало — диадемы, кресты, медальоны, медные блюда с фантастическими извращенными узорами, напоминающими химер на соборе Парижской Богоматери.

Особенно ценятся мистиками амулеты Магистра со знаками стихий — воздуха, воды, земли и огня.

Эти предметы не относятся к мировым шедеврам, как изделия Бенвенуто Челлини или Фаберже, они не отличаются особой изысканностью и тонкостью работы, не стоят миллионы долларов. Но среди знающей публики они пользуются ажиотажным спросом. Простым людям ничего не говорит слово «Амулет Гербера». Знатоков тут же кидает в дрожь.

Часть раритетов затерялась на извилистых тропинках истории. Местонахождение других — хорошо известно, они осели в частных коллекциях.

Московский удачливый антиквар Яков Зельцман, одинаково просто вращавшийся в среде олигархов и среди воров различных мастей, не слишком хорошо был знаком с оккультной историей человечества. Зато он хорошо знал цену раритетным предметам. И еще знал, что старый знакомый, который небрежно кинул на стол в тесном служебном помещении антикварного салона «Елена» на Чистых прудах старинный медальон, барахла не принесет.

— Ну, вот как-то так, дорогой мой, — произнес худой, долговязый посетитель затрапезного вида, с неряшливыми старомодными бакенбардами.

Звали его Родион Хватов, и он вполне соответствовал своей фамилии. По трудовой книжке он являлся сотрудником Исторического музея, а по призванию был мелким ворюгой из подвида несунов. Эдакий застенчивый крохобор с тонкой душевной организацией. Работай он на заводе, таскал бы шурупы и гвоздодеры. Но господь рассудил ему родиться в интеллигентной московской семье, поэтому, как в анекдоте, он воровал картины… Точнее, не картины, а всякую мелочь. Которая, как оказалось, порой стоит очень и очень дорого.

На этот раз загребущую свою лапу он запустил в секретный фонд, где хранились предметы, вывезенные из Германии во время Второй мировой войны.

Фонд располагался в одном из подмосковных городов. Там в бетонных бункерах, при строгом соблюдении режима температуры и влажности, хранились сокровища Третьего рейха. Некоторые были разложены, пронумерованы и каталогизированы. Другие так и остались в заколоченных ящиках, толком не описанные и не оцененные.

Долгое время Россия не признавала даже факта наличия таких хранилищ. Ныне никто не отрицал очевидного, однако доступ к сокровищам имели очень немногие. К сожалению, среди этих немногих был и Хватов.

— Хорошая вещь, — нахваливал сотрудник ГИМ свой товар.

— Ты где его спер? — спросил Зельцман.

— От бабушки достался.

— И как зовут твою бабушку? Не маршал Жуков, который брал Берлин?

— Яша, ты же знаешь… У меня опять нашли кучу болячек. Мне нужны дорогие лекарства. А наше горячо любимое государство решило заморить работников культуры голодом. Почему я отдал все русской культуре, а она не может взамен дать мне самую малость?

Антикварщик усмехнулся, подумав, что эта малость не так и мала. И что Хватов, хватая очередную безделушку, все время жалуется на здоровье.

Зельцман посмотрел на массивный серебряный медальон, явно древний, на котором шел затейливый рисунок. Он был отделан золотом и несколькими драгоценными и полудрагоценными камнями. Работа, конечно, не супер, но древность чувствуется. И клеймо какое-то затейливое. На вид век пятнадцатый-семнадцатый.

Осмотрев предмет со всех сторон, Зельцман поинтересовался:

— Сколько ты за этот полицейский жетон хочешь?

— Сто.

— Рублей?

— Обижаешь. Сто тысяч вечнозеленых, Яша. Никак не меньше. Ты же не хочешь моей смерти?

— Ты должен жить, Родион, — торжественно произнес Зельцман. — Поэтому десятку дам.

— Пойду я от тебя. — Хватов укоризненно посмотрел на него через круглые очки с толстыми стеклами. — Какой-то ты ныне несерьезный.

— Приносишь мне паленую вещь и нагло требуешь сотню гринов. На фига козе баян, Родиоша? Или ты меня за кого-то не того держишь?

— Я тебя люблю как брата. И говорю как на духу. Этой бляхи никогда не хватятся, потому что описание в книге учета — медальон серебряный, масса такая-то, ни года, ни эпохи. Я нашел похожую вещицу. И никто не скажет, что это не она… Яша, я тебя когда-нибудь подводил?

— Эх, Родион, в старые времена тебя бы расстреляли.

— Или я бы кого-нибудь расстрелял. Времена разные бывают.

— Очень вещь специфическая, — поморщился Зельцман. — Не думаю, что на нее будут покупатели.

— Будут.

— Пятнадцать, — воскликнул антиквар.

Ему не очень хотелось покупать ворованную вещь. И как всегда в нем боролись алчность с осторожностью. И как всегда алчность побеждала.

— Шестьдесят, — поморщился Хватов.

— Восемнадцать.

Торговались они отчаянно, как на базаре в Хургаде. Наконец сошлись на сорока тысячах долларов.

Через несколько дней Зельцман сбыл медальон за сто двадцать тысяч долларов. И «амулет Гербера» начал свое движение.

Где-то в отдалении завыла собака. Я споткнулся о выступающую из асфальта железяку и едва не растянулся на земле. Выругался шепотом.

— Я на объекте, — негромко послышалось в наушниках — чувствительный микрофон передавал даже шепот.

— Понял, Робин. Продвигаемся аккуратненько так, сквозняком, вперед.

Рука моя сжимала рукоятку пистолета-пулемета «Клин». Я осторожно шагал по территории заброшенного троллейбусного парка, которая в недалеком будущем будет расчищена и отдана под строительство элитных жилых домов. А пока тут кучковался всякий сброд. Пустые помещения, где раньше были троллейбусы, облюбовали бродячие собаки и не менее бродячие люди.

Но сегодня тут разыгрывается совершенно другое представление.

— Свет пробивается через приоткрытую дверь ангара, который справа от ворот, — сообщил Шатун, обводивший биноклем территорию со своего наблюдательного пункта на крыше близлежащей пятиэтажки.

— Уверен, что территория не контролируется? — спросил я.

— Дай время на прикидку.

Минут на пять мы все замерли. Только Шатун совершал какие-то невидимые мне телодвижения и в итоге резюмировал:

— На территории движухи нет. Они все сосредоточились в ангаре.

— Стягиваемся туда.

Получив информацию, мы решили не брать никого из силовиков, а обойтись своими силами. Сдернул на акцию я всю свою группу «перевертышей». И теперь думал, что, возможно, погорячился. На душе было тревожно. Может, надо все же было подогнать спецназ, плотно блокировать периметр? С другой стороны, мы собирались брать не боевиков и террористов, а группу жалких идиотов, решивших свести счеты с жизнью.

Когда общество больно, экстремизм начинает самораскручиваться, на что и делают ставки террористы и политические авантюристы. Размягченное общественное сознание воспринимает кровь, насилие и идеологию ненависти без яростного отторжения. А часть общества находит в этом повод отринуть все человеческое. И у самых кровавых сектантов, серийных убийц, террористов всегда находятся группы поддержки, последователи и подражатели, сбивающиеся в стайки, наполняющие своими словесными испражнениями Интернет. Кто-то из них играл в игру. Кто-то решил свихнуться всерьез.