Всеволод Бенигсен - ВИТЧ

— Я говорю, ВИТЧ полный, — сказал Максим. — Прости, Алик. Я зайду в другой раз.

И, встав, вышел из комнаты.

Алик метнулся за ним, потом вспомнил про мультфильм, вернулся и стал щелкать мышкой, выключая стонущих персонажей. Потом выбежал в коридор, но Максима нигде не было. Только дверная цепочка на входной двери по инерции болталась, словно маятник часов, отсчитывающий уходящее время. Тик-так. Потом маятник замер.

— Все готово, — вышла из кухни Рита. — А где Максим?

Нет, Максим совершенно не ошибался, когда чувствовал в голосе Зонца какое-то восхищение бурной деятельностью Блюменцвейга. Зонц действительно восхищался. И на то были свои причины.

Все началось еще в детстве. Впрочем, в детстве начинается все, включая собственно появление нас на свет. Не говоря уж про старика Фрейда, который доказывал, что и все наши фобии, комплексы и желания тоже родом оттуда. Но в случае с Изей все имело очень даже конкретную предысторию.

Изя рос мальчиком смышленым и любознательным, несмотря на то что родители не прилагали к этому никаких усилий — читать сына не заставляли, за школьной успеваемостью не следили. Не говоря уже о какой-либо особой тренировке памяти или вообще мозга. Они были людьми, можно сказать, простыми (отец — преподаватель марксизма-ленинизма в не самом популярном московском вузе, мать — лаборантка), звезд с неба не хватали, чего и сыну желали. Но, видимо, те или иные таланты проявляются у нас вне всякой зависимости от окружающей среды, а часто даже и наперекор оной.

Так, Изю интересовало все то, к чему ему не пытались привить интерес родители. А так как они ни к чему не пытались привить интерес, то и интересовался он решительно всем. Он смотрел кино, читал книги (причем без разбору), с удовольствием решал математические задачки, увлекался иностранными языками и часами мог изучать карту мира, висевшую в коридоре их квартиры.

Но решить, что именно его интересует, он никак не мог. Помог случай.

Как-то в почтовый ящик Изиных родителей положили чужое письмо. Ничего криминального — просто перепутали квартиру. Письмо предназначалось для старика, живущего двумя этажами выше. Мама попросила Изю сходить и отдать письмо старику лично в руки. Так Изя познакомился с Леонидом Андреевичем. Тот жил один в просторной трехкомнатной квартире в окружении своих любимых книг. Лет ему было много — девяносто и еще немного сверху, как он сам неопределенно выражался. Для десятилетнего Изи это был за-предел. Так уж вышло, что он был поздним ребенком и потому ни бабушек, ни дедушек ни с какой стороны не застал (или, точнее будет сказать, они не застали появление Изи). По иронии судьбы все они умерли примерно в одном и том же семидесятилетнем возрасте. Оттого для Изи смерть была не просто непреложным законом, а законом с конкретно установленным пределом — ровно в семьдесят лет всем приходит крышка, и рыпаться бессмысленно. Нет, конечно, ты можешь умереть раньше, если уж очень не терпится ну или не повезло, но дольше семидесяти никак не протянуть.

Таким образом, девяностолетний Леонид Андреевич казался ему не просто долгожителем, а человеком, умудрившимся обмануть саму смерть — то есть человеком, обошедшим непреложный закон природы. Может быть, именно из этого открытия Изя вывел главный девиз всей его будущей жизни — нет такого закона, который нельзя было бы обойти. Но тогда для Изи это было лишь теоремой, которую еще следовало доказать. Доказал он ее даже раньше, чем предполагал.

Он, конечно, отнес письмо старику, не забыв при этом представиться. Старик невероятно обрадовался малолетнему визитеру (что неудивительно — внешне Изя был мальчиком-ангелочком: кудряшки и живые голубые глаза) и предложил чаю. Так завязалась их дружба. Вскоре Изя стал частым гостем одинокого старика. Постепенно выяснилось, что Леонид Андреевич своих детей не имел, жену схоронил двадцать лет назад и с тех пор не женился. Старых друзей у него не осталось, а новые в таком возрасте, как известно, не заводятся даже от сырости. Таким образом, Изя был словно послан небесами, чтобы скрасить последние годы, а то и месяцы старика. Сначала они просто болтали на разные темы, а затем Леонид Андреевич незаметно все свел к литературе — чувствовалось, что он ею болел.

«В литературе есть ответы на все вопросы», — часто повторял он. Изя литературу любил и с удовольствием слушал сюжеты разных произведений в пересказах старика.

А однажды Леонид Андреевич вдруг предложил почитать что-нибудь вслух.

— Я вам? — спросил Изя, которого такой поворот не очень обрадовал — в сиделки он все же не нанимался.

— Зачем? — засмеялся старик. — Я тебе.

— А что именно? — растерялся Изя.

Старик обвел глазами свою богатую библиотеку и развел руками:

— А что хочешь, то и почитаю. Что ты любишь?

— Ну-у-у… — протянул Изя, — люблю приключения и чтобы весело было.

И тут же поправился:

— Только чтобы не для детей.

— А Гоголя не хочешь? — спросил Леонид Андреевич.

— Гоголя? — поморщился Изя — это имя отдавало нафталином — и вяло добавил: — А что Гоголя?

Старик на память начал перечислять названия: «Шинель», «Проспект», «Мертвые души»…

— «Мертвые души»? — остановил его Изя. — Это страшилка? Давайте их, что ли.

Старик рассмеялся, но спорить не стал.

Так у них и повелось. Каждый день Изя сбегал из школы чуть раньше, а затем несколько часов проводил в гостях у старика. Родителям ничего не говорил, да они и не спрашивали. Несмотря на почтенный возраст, старик читал неплохо и, казалось, даже не уставал. Время от времени они делали небольшой перерыв на чай, а потом снова продолжали чтение. Старику льстило сосредоточенное внимание, с которым Изя слушал его. Он почти никогда не перебивал и не переспрашивал, лишь иногда в самых неожиданных местах выдавал странные реплики.

Так в сцене, где Чичиков говорит Манилову, что хочет купить у того мертвых душ, а Манилов от неожиданности роняет трубку, маленький Изя с досадой цокнул языком и сказал: «Не так надо было!». Опешивший Леонид Андреевич попытался выяснить, что именно «не так», но Изя смутился, попросил прощения, но объяснять ничего не стал.

В другом месте Изя, наоборот, долго деловито кивал головой, а в конце сцены сказал: «Это правильно». Но снова как будто непроизвольно.

И так Изю затянуло это дело, что он не заметил, как школа и родители стали отходить на какой-то второй план. Бывало и так, что вместо школы он отправлялся прямиком к старику, где сидел до вечера, а после спускался на лифте на первый этаж, выходил из подъезда, а потом ехал к себе домой. Это было необходимо, потому что сухая и чистая обувь могли привлечь внимание мамы, у которой на такие вещи глаз был наметан. Иногда он даже специально падал в сугроб, чтобы потом пожаловаться маме, что его изваляли в снегу по дороге из школы.