Стивен Хантер - Мастер-снайпер

Но это не играло роли. Шмуль знал, что уже близок к концу путешествия, и при этом имел в виду не географическое путешествие из Варшавы в пункт №11, затем в лес и в Лондон, а скорее его внутреннее отражение: каждый шаг был философской позицией, которую необходимо было усвоить, впитать ее истину и только после этого двигаться дальше. В конце концов он превратился в какого-то мусульманина, живого мертвеца, который бродит по лагерям, как пария, принявший свою участь и более уже не пригодный для человеческих контактов. Смерть перестала что-то значить; это была чистая биология, последняя техническая деталь, которую надо подогнать к механизму.

Он смирился со смертью; а смирившись со смертью, он предпочел смерть.

Потому что все были мертвы. Бруно Шульц был мертв, убит в 1942-м в Дрогобыче. Януш Корчак был мертв — умер в Освенциме. Перле — в Варшаве. Гебиртиг — в Кракове. Каценельсон — в лагере Виттель. Глик — в Вильне. Шаевич — в Лодзи. Ульяновер — тоже в Лодзи.

Список был, конечно, длиннее, в миллион раз длиннее.

Последний еврей тосковал по гетто, по керосиновой лампе, извилистым улочкам, тяжелым урокам.

До свиданья, электрифицированный, чуждый мир.

Он с радостью подошел к окну.

Оно было на четвертом этаже.

Шмуль стоял в пижаме у окна и выглядывал наружу. Выражение его лица даже в этом тусклом свете казалось каким-то отстраненным.

— Не на что посмотреть, да? — сказал Литс, врываясь в комнату.

Шмуль быстро обернулся и испуганно уставился на Литса.

— С вами все в порядке? — требовательно спросил Литс.

Шмуль, похоже, взял себя в руки. Он кивнул.

Литс забежал сюда поздно вечером. Он понимал, что все делает не так, но он очень нервничал, а в таких случаях никогда не мог контролировать свои действия. К тому же Литс ненавидел больницы, а теперь эта ненависть стала еще больше, так как они напоминали ему о Сьюзен.

— Ну что ж, хорошо, что с вами все в порядке.

Литс ненадолго замолчал. Есть только один путь сделать это. Только один путь чего-то добиться. Он должен постоянно напоминать себе: полная отдача.

— Послушайте, нам опять нужна ваша помощь. Большая помощь.

Ему хотелось, чтобы еврей хоть что-то ответил. Но Шмуль просто сидел на кровати и смотрел. Он выглядел спокойным и безразличным. А еще — усталым.

— Через два дня — надо бы пораньше, но материально-техническое обеспечение очень сложное, сорок восемь часов это самое малое — батальон американских парашютистов вступит в Шварцвальд. Мы нашли это: пункт номер одиннадцать, Реппа, весь этот тир. Мы начнем сразу после полуночи. Я отправлюсь вместе с парашютистами, а майор Аутвейт проследует туда по земле, с колонной танков из французской танковой дивизии, которая действует в том районе.

Литс сделал паузу.

— Мы собираемся попробовать убить Реппа. Именно для этого все и затеяно. Но его видел только один человек. Конечно, у нас есть старая фотография Реппа. Однако мы должны быть уверены. И вы нам очень поможете, если... если отправитесь туда с нами.

Все эти объяснения дались ему нелегко.

— Вот как я все себе представляю. Никто не просит вас принимать участие в сражении; вы не солдат, это нам платят за такие дела. Нет, после того как мы захватим это место, мы быстро передадим вам сообщение. Вы будете неподалеку, скорее всего вместе с Роджером. Мы быстро доставим вас туда на небольшом самолете, за час или два. Это самый лучший способ, единственный способ быть уверенным. — Он снова сделал паузу. — Ну, вот и все. Ваше участие подразумевает риск, но это будет безопасный, продуманный риск. Что вы по этому поводу думаете? Он взглянул на Шмуля, и у него появилось удручающее впечатление, что его собеседник не понял ни единого слова.

— С вами все в порядке? Может, у вас температура или что-то еще?

— Вы спрыгнете с самолета? На парашюте, ночью? И атакуете лагерь? — спросил Шмуль.

— Ну да, — ответил Литс — Это не так сложно, как кажется. У нас есть хорошие фотографии этого места. Мы планируем высадиться на том месте, где выставлялись цели, то есть откуда вы сбежали. Мы пройдем три мили к...

И опять он увидел, что глаза Шмуля смотрят в сторону и в них нет никакой заинтересованности.

— Эй, с вами все в порядке? — спросил он и едва сдержался, чтобы не щелкнуть пальцами перед лицом собеседника.

— Возьмите меня, — внезапно сказал Шмуль.

— Что? Взять вас? В воздух...

— Вы сказали, что я вам там нужен. Прекрасно, я пойду туда. С вами. Из самолета на парашюте. Да, я сделаю это.

— Вы хоть представляете себе, на что идете? Я хочу сказать, что там будет сражение, людей там будут убивать.

— Мне все равно. Не в этом дело.

— А в чем же тогда?

— Дело в том... вам этого не понять. Но я должен туда пойти. Или так, или никак. Вы должны сделать это для меня. Я умный, я научусь прыгать. Два дня, говорите? Уйма времени.

Литс был полностью сбит с панталыку, он перебрал дюжину мотивов и наконец просто спросил:

— Зачем?

— Там старые друзья. У меня будет прекрасный шанс встретиться со старыми друзьями.

Странный ответ, подумал Литс. Но, сам не зная почему, ответил:

— Договорились.

Все парашютисты были крепкие ребята лет восемнадцати-девятнадцати, молчаливые, с нетерпением ожидавшие действия, полные бравады и грубой силы. Они были помешаны на романтике и одевались согласно урокам, полученным ими в кинотеатрах. Натирали свое лицо жженой пробкой до тех пор, пока не становились точь-в-точь как загримированные неграми исполнители негритянских песен с безумными белыми глазами и розовыми языками; обвешивали себя разным железным хламом, пока не начинали бренчать, как рыцари, одетые в доспехи. Но это был не просто хлам, пистолеты в наплечной кобуре стояли на первом месте, как символ особой романтической касты; второе место занимали убранные в ножны и запихнутые вертикально в сапоги ножи; затем два подсумка, гранаты, туго скрученная веревка, пачки с патронами, фляга между двумя кургузыми парашютами; у большинства к шлему был привязан индивидуальный медицинский пакет, а многие из них все еще носили нашитый на плече к дню D [19] День D — здесь день высадки союзных войск в Европе (6 июня 1944 г). американский флаг, теперь уже не нужный. А несколько по-настоящему повернутых щеголяли стрижкой под индейцев-могавков.

Тихо сидевшему среди них Литсу казалось, что он попал на «день здоровья» в какую-то высшую школу. Университетские ребята разогревались перед игрой. Как бывший футбольный игрок, бывший «Дикий кот», он понимал и почти ощущал те чувства ненависти, страха и отвратительного возбуждения, которые завладевали этими беспокойными мальчиками. Толпясь на погрузочной площадке летного поля в последние минуты перед посадкой, парашютисты толкались, подшучивали друг над другом и даже пели. Перед этим кто-то умудрился организовать футбольную игру, и Литс наблюдал развернувшуюся перед его глазами энергичную схватку за мяч. Офицеры, похоже, не имели ничего против этого бурного излияния энергии. Они были немного старше своих подчиненных, но обладали тем же грубоватым атлетизмом, который Литс немедленно распознал: широкая кость, короткая стрижка и однообразные лица. Хотя все это было ему знакомо, но одновременно казалось и странным, потому что для Литса война ассоциировалась с одинокими мужчинами, которые забираются в «лайсандеры» или сидят съежившись в пустых отсеках больших английских бомбардировщиков, попивая кофе. По крайней мере, именно такой была его война, совсем не похожая на праздник в спортивной раздевалке.