Сергей Дышев - Гасильщик (Сборник)

Я уже сидел, положив ногу на ногу, выражение моего лица было суровым, строгим и державным. В эту минуту я символизировал одного из тех, на ком держится финансовая мощь страны.

– Подождите минут десять! – властно сказал я. – Потом поговорим.

После этих слов я неторопливо встал и открыл двойные двери.

Момент был упущен. Баскетболистка с тоской проводила мою спину. А я уже пролетел десять метров коврового пространства, держа под мышкой бумажный куль с шариками и красную папку в вытянутой руке.

– Рад приветствовать! – вскричал я. – Наконец, черт побери, Геннадий Ираклиевич, наши отношения войдут в деловую фазу.

Сытый человек сдержанно посмотрел на меня сквозь очки в золотой оправе, глаза его исчезли: так сильно он сощурился, желая поскорей узнать меня. Это не удалось.

– Что-то я… – начал Ираклиевич, неуверенно принимая папку и вяло пожимая мою руку.

Но я уже излучал предупредительное понимание его забывчивости, и директор нехотя углубился в бумаги. В этот момент из пакета и посыпались шарики, они весело запрыгали по огромному кабинету, радуясь неожиданной свободе в солидном и респектабельном месте.

Директор Гена, разумеется, скривился, будто один из шариков попал ему в горло, я тут же успокоил моего нового друга, мол, не беда, по-отечески похлопал по плечу и предложил вместе пособирать шарики. Он почему-то обиделся. А я стал на карачки, полез под его стол, вытащил из нагрудного кармана «жучка» и прилепил его под крышкой стола с помощью жвачки «дирол без сахара», которую вот уже пятнадцать минут разминал во рту. После чего пожелал «клопику» успехов в работе и принялся собирать шарики. Тут с другой стороны стола мелькнуло что-то желтое. Оказывается, Ираклиевич вызвал секретаршу, чтобы она помогла собирать эти дурацкие шарики. Под столом мы с ней познакомились поближе. Назвалась она Ларисой, а я, естественно, Володей, подмигнул, шепнул, что все помню и вскоре дам о себе знать. Потом по ее инициативе мы два раза поцеловались.

Наружу мы выбрались раскрасневшиеся, довольные собой, с шариками в руках. Директор встретил нас косым взглядом. Он молча протянул два шарика (как раз по числу поцелуев с секретаршей), буркнул:

– Оставьте бумаги, я изучу…

Этого мне только и надо было.

– Реквизиты указаны! – весело сказал я и распрощался.

Лариска хотела поцеловать меня на дорожку, но я ловко увернулся, заметив, что у нас скоро будет предостаточно времени…

На другой день Бастилин вызвал меня, вручил конверт с пятьюстами долларами и, усмехнувшись, сказал:

– После твоего ухода Харбедия минут десять крыл тебя матом, а потом вызвал секретаршу. Девушке по твоей милости пришлось тут же отработать. Толстяк сопел как насос…

Я рассмеялся, поняв, что деньги получил, конечно, не за эту часть «прослушки».

Вечером я проехал по лучшим столичным магазинам, набил до упора сумку продуктами (половину из них пришлось выбросить, так как они издавали запахи химического концерна), а с остальными приехал к Светлане. Мы устроили маленький пир. Захмелев, я почувствовал себя закоренелым семьянином, стал называть Светку женой. Она грустно улыбалась, как ребенок, которого только что простили за двойку. Я пытался развеселить ее, рассказывал о своей работе, потом – бесчисленные армейские анекдоты и были. Света едва улыбалась, порой взгляд ее туманился, она ускользала. Меня это печалило, и я налегал на спиртное. Света пила мартини, в который я подкладывал кусочки льда. Очень приятно напиваться в обществе девушки, пока она не начнет раздваиваться… То есть раздеваться. В душе я радовался, что у нее случилась такая беда: теперь она надолго останется со мной. Нежданно она стала частью моей жизни: когда держу ее за руку, пытаясь прочесть ее мысли в мерцании глаз, когда целую ее податливые губы, которые так неожиданно становятся жадными. Я буду держать ее на коленях и молчать, вдыхая аромат распущенных волос, приподымая их, чтобы поцеловать ее ушко…

– Отвези меня домой! – вдруг сказала она, отстранившись от меня после очередного поцелуя.

Я изумленно посмотрел на Светлану, в первое мгновение подумав, что ослышался; попытался поймать ее взгляд, но она смотрела в сторону, нахмурила лобик, растрепанная прядь свисала до сердитых губ.

– Зачем? Что случилось?

– Мне пора…

– Я тебе надоел? – мрачно спросил я.

– Нет… Сколько можно здесь отсиживаться? Месяц, год, всю жизнь?

– Я бы только мечтал об этом…

– Это ты сейчас так говоришь. А через месяц скажешь, чтобы я собрала манатки и исчезла.

– Не скажу, потому что я люблю тебя.

– Не надо разбрасываться словами.

– Я могу доказать чем хочешь!

Я встал на колени, обнял ее холодные ноги.

Она устало опустила ладони на мои руки, я не выпускал ее, она порывисто вздохнула.

– Володечка, милый, я чувствую, что нам лучше сегодня расстаться. Поверь, так надо… Кроме того, у меня есть некоторые дела…

– Какие? – тут же спросил я.

Она не ответила, взъерошила мои волосы, как делала когда-то моя мама. И я, конечно, почувствовал себя несчастным мальчиком, которого одолели его детские неприятности. Я положил ей голову на колени, безумство очередной ночи отменялось, поэтому непроизвольно тянул время, надеясь хоть на мимолетный ее порыв. Как быстро все закончилось. Еще полчаса назад я был счастлив и нетерпелив, как марафонец перед стартом, готовый к подвигам и наслаждениям во имя любви. Я ждал этого часа, когда логика нашего вечера естественно перерастет в более интимные ласки, когда мы скинем одежды и вновь страстно и неистово бросимся друг к другу.

И вдруг меня лишили сладкой конфетки, которая таяла в моих жарких руках.

Света решительно поднялась.

– Неужели вот так и уйдешь? – с негодованием воскликнул я.

Какой же я глупец! Женщина всегда знает, чего хочет мужчина. И чем решительней намеки, тем они глупее. И тем смешнее выглядит сладострастник.

– Нет, не так, – ответила моя Светочка. – Ты меня проводишь. Только, ради бога, не садись за руль.

Мы оделись и вышли на улицу. Падали снежинки, искрились, кружились в свете фонарей, как мошки, опускались на наши лица и тут же таяли, превращаясь в экологически чистые слезы.

– Она уходила навсегда, а его глаза наполнялись слезьми, – пробормотал я.

– Почему слезьми? – спросила Света.

– Чтоб над ним смеялись, – ответил я.

– А вон и троллейбус…

Разумеется, это приехал наш старый друг, и номер на его боку был старый, как и вся наша жизнь – 2008. Он подождал нас, не захлопнул перед носом входную дверь и, после того, как мы уселись на холодный дерматин кресла, тронулся в путь, поскрипывая, как старичок, который разговаривает сам с собой.

В молчании мы проехали до Светкиной остановки, я несколько раз пытался начать разговор, но, глянув на мою подружку, передумывал. Когда нечего сказать, молчание – лучший способ ничего не испортить. Я понимал, что никакие мои усилия, ухищрения, слова не заставят Свету хотя бы просто рассмеяться, и сказал ей об этом. Она едва улыбнулась, но не ответила.