Евгений Сухов - Бубновый туз

Мальчик замолчал.

— Петя, ты помнишь, что дальше было?

— Помню, — отозвался мальчик глухим, бесцветным голосом. — Я тогда не умер… Тот с бородой сказал вот этому дядьке, — ткнул мальчик в сторону сапожника пальцем, — добей, говорит, их, а я пока узлы на двор вытащу. И бородатый с другим дядькой, коренастым таким, стали вещи во двор вытаскивать, а вот этот вот подобрал топор и к мамке пошел… Она еще стонала…

— Хватит! — выкрикнул Фрол. — Не травите душу. Я это был! Христа ради прошу, только мальчонку уведите, глаз у него тяжелый, не могу я на него смотреть.

Сарычев кивнул, красноармеец, приобняв мальчика за плечи, вывел его в коридор.

— Никогда не думал, что так страшно может быть, когда от мальца о себе услышишь. Я бы никогда на такое не пошел бы. Денег мне хватало. Сапожное дело разумею, оно мне в наследство от отца досталось. Семейное, что ли… На хлеб зарабатываю. По молодости лет я, правда, набедокурил немного, с год отсидел, вот там и сошелся с Емельянычем. Он тогда с каторги бежал, а когда его изловили, то он безвестным бродягой прикинулся. Вот и просидел с годик, как не помнящий родства. Страшный человек! Всякое про него болтают, говорят, что он с каторги со своим товарищем бежал, а только когда харчей не стало, так он его того… Так и выжил. На каторге за такие дела строго спрашивают, неделю бы не прожил, если бы дознались. Одно дело какого-то случайного встречного, а другое дело своего товарища, с которым пайку хлеба делил. Дрянной человечишка!

— Как же ты с ним встретился после каторги?

— А вот такая история получилась. Я-то клиентов только по обуви знаю, не всегда на лицо смотрю, да оно мне как-то без надобности. А тут в обуви мне что-то знакомое показалось, поднял голову, а на меня Емельяныч смотрит. Меня тогда чуть кондрашка не хватила. Век я так не пугался. Вот он мне и говорит: оставляй на сегодня свою работу да давай разопьем четвертную за встречу. Не откажешь ведь! — в сердцах воскликнул Еремеев. — Набросил я на дверь замок, ну и пошел за ним. Приходим на какую-то малину, а там еще двое сидят. Помню только, как начали пить, а потом будто куда-то пропал. А только когда глазенки открыл, смотрю, а вокруг все в крови! А рядом со мной два мертвяка лежат с рассеченными черепами. Смотрю на все это и не знаю, как мне быть. Не верится мне, что я мог на такое душегубство пойти. А вот руки у меня окровавленные, да и сам я весь перепачкался, будто бы в чужой крови искупался. А тут как раз Емельяныч заходит и строго так меня спрашивает: «Чего это ты моих корешей покрошил?» Ну я и упал ему в ноги, не выдавай, говорю, Иван Емельяныч, век твоим рабом буду. Хорошо, говорит, только сначала передо мной свой грех отработаешь, а там ступай куда хочешь. Вот с тех пор и началось у нас, — вздохнул сапожник. — Даже сам не понял, как увяз. А потом мне некуда уходить было. Вот и остался с ним.

— Где сейчас Емельяныч?

Сапожник пожал плечами:

— Не знаю. Он никому не говорит, где живет. Емельяныч ведь сам по себе, как медведь! И рядом с собой подолгу никого не терпит. Все скрытничает. Натура у него такая.

— Может, у него женщина есть, с которой он живет?

Сапожник отрицательно покачал головой:

— Нет у него никого. Он долго ни с одной женщиной жить не может. Они у него так… для удовольствия.

— Когда он планировал следующее ограбление?

— Про жигана одного говорил, который ювелирный магазин ограбил. С ним все хотел рассчитаться. Ведь Емельяныч специально к Брумелю сторожем устроился, чтобы ограбить его. Товар хороший должны были завезти, вот он его все дожидался. А тут жиган подкоп устроил, все вынес. Так что Емельяныч шибко на него обижен. Думаю, что убьет, — очень спокойно сообщил сапожник. — Слов на ветер Иван Емельяныч не бросает. Сначала его выследит. А выслеживать он умеет, а когда тот какое-нибудь дело хорошее провернет, так обязательно к нему нагрянет.

— А женщины с вами не было?

Фрол отрицательно покачал головой:

— В таких делах Емельяныч баб не терпел. Хотя однажды ходила с нами какая-то замарашка, но она пропала. Кажись, убил он ее, — равнодушно заключил сапожник.

— Чем же она ему помешала?

— Гурьян стал на нее посматривать. Это чтобы раздора между нами не было… Емельяныч вообще очень подозрительный. Недавно вдруг сказал нам, что, мол, за нами девка какая-то следит.

— Что за девка? — встрепенулся Сарычев.

— Не знаю, кто такая, — пожал плечами сапожник. — Я бы на нее даже внимания не обратил, а вот Емельяныч заприметил. Он всегда все замечает. Как зверь… Звери-то, они тоже охотника за версту чуют. Его еще не видно, еще запаха не уловить, а только он уже догадывается, что охотник за ним по следу идет.

— Так все-таки что за девка-то? Он что-нибудь говорил? — насторожился Сарычев.

— Не могу твердо сказать. А только если с кем дважды встречаешься, то это уже плохо. Вот Емельяныч и предположил, что эта барышня чего-то узнала о нем… о наших делах, а потому избавиться от нее надумал.

Внутри Сарычева все замерло.

— Как она выглядит-то?

— Роста невысокого, но фигуристая. Волосы под платок прятала. Так обычно коммунистки ходят.

Сарычев взял одну из папок, лежащих у него на столе, полистал ее и вытащил фотографию.

— Это она?

Еремеев, взглянув на фотографию, удивленно посмотрел на Сарычева.

— Она. Как же это вы догадались? Так она, получается, того…

— Кто еще был с вами?

— Гурьян. Он в Москве кучером. Без денег никогда не бывает. Помогает и нам, и жиганам, ну и сам в деле участвует.

— Как его найти?

— Где ж его найти-то, об этом только Иван Емельянович знает.

— Дежурный! — окликнул Игнат Сарычев красноармейца. — Увести арестованного.

— Гражданин начальник, чего же мне будет?

— Расстрел! — с некоторой мстительностью ответил Сарычев, наслаждаясь страхом, брызнувшим в глазах сапожника.

— Но я же…

— А ты хотел, чтобы тебя по головке погладили?

— Без меня вам его не поймать. Пригожусь!

— Ну чего стоишь? — прикрикнул Сарычев на дежурного. — В камеру его!

— Есть! А ну пошел! — подтолкнул дежурный замешкавшегося сапожника. — В камере поговоришь.

Сарычев поднял телефонную трубку:

— Соедините меня с Марией Сергеевной… Как нет? Срочно выезжайте по ее адресу! Уже выезжали? Никто не открывает? Ломайте немедленно дверь! Да… Всю ответственность я беру на себя.

В камеру к Роману Овчинскому прошел высокий чекист с аккуратной бородкой. Увидев, как Овчина поднялся со своего места, чтобы, по принятым здесь правилам, поприветствовать начальство, тот нетерпеливо махнул рукой:

— Бросьте вы! К чему все эти церемонии.

Овчина сел и, вцепившись в края нар пальцами, выжидательно посмотрел на гостя. С чем-то тот изволил пожаловать?