Михаил Нестеров - Скалолаз

А еще Скоков слышал ночью возню в соседней палатке. Он лежал в спальном мешке с краю, в середине спали Фитц и Вестервалле, Вадим лежал с другого края. Руки Паненка так же были не сильно, но надежно связаны, «молния» спального мешка застегнута до подбородка. Скоков чувствовал – за стеной палатки что-то происходит, и это что-то прояснилось сегодня утром.

Но каким бы тяжелым ни было положение, руководитель российской экспедиции не терял надежды, и надежду эту звали Сергеем Курочкиным. Тот уже давно должен был заподозрить неладное и сообщить об этом непальским властям. Однако сегодняшняя связь с базой еще больше омрачила Скокова: спасатели в абсолютном неведении. Тогда выходило, что Сергей либо шел за отрядом Шееля, либо еще не прибыл в Гхунзу. Хотя… Парень он обязательный, если сказал – сделает. Только вот иногда на пути возникают препятствия, обойти которые невозможно. Может, и Сергей стал заложником каких-то обстоятельств?..

А вообще у Скокова было двоякое чувство: он хотел услышать из уст дежурного поисковика, догнал ли группу их товарищ, и в то же время опасался услышать. Террористы были в неведении об одиннадцатом участнике экспедиции, скалолазе и спецназовце Сергее Курочкине.

Скоков зовет Серегу и гонит его прочь.

Позади них движется группа альпинистов, Скоков ничего не знает о ней, но чувствует, что они – или кто-то конкретно из группы – и есть цель террористов. Хотя, с другой стороны, это казалось преследованием. Но Шеель работает под русских, русские выполняют свою программу – правда, она выглядит несколько странной, и отряд в роли догоняющих обратил на это внимание поисково-спасательной базы в Гхунзе. А Шеель, используя Скокова и Вадима Паненка, продолжает оставаться русским. Он ведет за собой другую группу альпинистов, сначала, наверное, обескураженную, но теперь успокоившуюся после связи с базой, чтобы где-то выше в горах разыгралась еще более кровавая драма.

Намерения у них более чем серьезные, думал Скоков, вспоминая покойного Дитера Лемке. Тот совершил два проступка: заболел и усугубил болезнью резкий выпад против командира. У Скокова до сих пор стояли в ушах слова Лемке: «…на самом деле – это СТРАНА!.. Вершина горы – в небесах! Бог никогда не бросит нам сверху веревочную лестницу… Это для избранных…»

После этих слов по немому приказу командира Хорст Кепке отвел его и Вадима на три-четыре десятка метров в сторону. Неплохо знающий немецкий язык, Скоков напрягал слух, но до него долетали лишь бессвязные обрывки: связь… вице-премьер… наш друг позаботится… назад…

И снова мысли о Сергее, который призраком надежды стоял перед глазами: это судьба, это его ангел-хранитель назначил свадьбу на 12 апреля… «А может, и наш с Вадимом ангел тоже», – подумал Скоков, посмотрев на врача экспедиции. И озвучил свои мысли.

– Ошибки ангелов дорого обходятся людям, – ответил Вадим. – Боюсь, как бы Серега не переоценил свои способности.

Кроужек крикнул шедшему впереди Богумилу Слончику:

– Привал! – и устало опустился на корточки. Оглянувшись, он увидел в двадцати метрах от себя выбившегося из сил Петра Миклошко. Вице-премьер улыбнулся: «Давай, давай, дармоед, зарабатывай отдых».

Пресс-секретарь повалился рядом, шумно выталкивая легкими воздух. Вскоре подтянулись и другие.

Базилевич во время таких коротких привалов первым делом смотрел в бинокль. Сейчас чешский отряд довольно близко подошел к каменной гряде, над которой нависла серая стена скалы. На ее вершине стоял человек. Базилевич отчетливо разглядел его экипировку, хотя не мог разглядеть его лица, затененного капюшоном куртки. Человек поднимал на веревке… Лев до ломоты в висках напряг зрение. Ошибиться он не мог: человек тянул наверх темно-зеленую в клетку багажную сумку. На ум пришло определение: турист. Странные, однако, люди в российской экспедиции. Но Базилевич изумился бы еще больше, если бы этот турист распахнул сейчас полу пуховой куртки, – он бы увидел красивые разводы благородного дерева и вороненую глубину металлических частей «Гепарда».

Но русский скалолаз не стал искушать Базилевича и, управившись со своим делом, быстро исчез из виду.

– Господа, – снова завелся неугомонный Миклошко. – Хотите, я вам расскажу о событиях, которые произошли 30 мая 1975 года?

Начальнику личной охраны вице-премьера хотелось во все горло крикнуть: «Нет!!» и вызвать тем самым обвал в горах, который воспрепятствовал бы дальнейшему восхождению. Но он не закричал, зато глаза его орали: «Если можно, ПЕТР, – заткнись!! Твои правдивые рассказы и такое же умение все объяснить уже сидят у всех в печенках!» Невероятное словоблудие!

Миклошко не уловил отчаянных призывов Яна Новака.

– Я помню толстенный слой инея у себя на бороде, был страшный мороз, – вдохновенно начал он. – Я кричал, чтоб все поднимались: «Уже утро!» И действительно, солнце уже выползало из-за гор. По моей команде все встали. Мы привязали к ботинкам кошки и связались веревкой. В путь! Я впереди, за мной – Мирослав на блок-карабине… Сначала идти было легко, плотный фирн хорошо держал нас, но потом пошли надоевшие еще на ледопаде участки глубокого свежего снега, торосы… Нам было трудно, на нас действовала высота. Она довлела над нами, давила правильной формы пирамидой Кангбахена, темнела вершиной Западной Канченджанги – Джалунг-Кангой.

Миклошко сделал паузу, протянув руку к термосу Мирослава.

– У тебя свой есть, – сухо отрезал вице-премьер, потягивая мелкими глотками горячий чай. – Вот ты все время говоришь: я помню, я закричал, я впереди… Такое чувство, что это ты руководил экспедицией и постоянно торчал впереди. А все остальные, как неприкаянные, подавленные твоей тиранической властью, плелись в хвосте. Тебе не кажется, что это… не очень, а?

– Так это же я рассказываю! Попробуй ты, и у тебя получится то же самое: я встал, я впереди. Попробуй, попробуй.

– У меня так не получится. А если быть до конца искренним, то о дне 30 мая 1975 года я могу сказать только одно: «Мы покорили Кангбахен!» И все, Петр. Никаких сосулек на бородах, никакого мороза – я этого не помню. У меня осталась в голове только одна фраза: «Мы покорили Кангбахен!»

– Ты серый человек, Мирослав.

– Это твое право так считать. Только я не пойму, к чему ты завел этот разговор.

– К чему? – переспросил Миклошко и грустно улыбнулся. – Да к тому, что нам никогда уже не стоять на пике Кангбахена. Это там, внизу, в Чехии, в кабинетах нам казалось все легко и доступно. Мы забыли обо всем. А ты – в первую очередь. Ты помнишь только одну фразу, но забыл «о сосульках на бороде». Но я-то все помню! А еще мы забыли о своем возрасте. И только здесь он вырос перед нами, как наш пик Кангбахена. Нам никогда не стоять на его вершине. Тогда мы были на нем в последний раз.