Алексей Игнатов - Исповедь солдата

Но увы – я ошибался, жил иллюзиями и надеждами в человечность людей, которых и назвать-то так нельзя, просто язык не поворачивался. После приезда в наш лагерь опять одно и то же. Я не понимал этой жизни. На воспитание это было не похоже, только сплошные издевательства и глумёж, а офицерскому составу всё «по барабану». В очередной раз мы не спали: постоянные работа и задания. На постах стояли только духи, деды были дежурными, мы находились в палатках и докладывали офицерам о случившемся, а также приносили дедам сгущенку и колбасу. Мы рыли землю для туалета, подшивали воротники, мыли с песком посуду, заправляли нары, бегали за сигаретами и туалетной бумагой, чистили автоматы, но это ничто, по сравнению с тем, как они нам постоянно пробивали грудную клетку и ноги за любые погрешности. Что такое сон? Это наслаждение ощутить горизонтальное положение, подмять под себя одеяло, сладко касаясь подушки лицом и думая о нежном и высоком полёте. Это моя мечта, мания, перераставшая в идиотизм и бешенство. Я сотый раз буду повторять: «Зачем всё это? Ради Бога, заберите меня домой, или хотя бы дайте мне выспаться».

Грязь стала для меня родной стихией. Нас постоянно роняли «с тыла и с фронта» в полном обмундировании. В свободное время мы чистили автоматы и стирали камуфляжи. Офицеры на скорости кричали о посадке и высадке из БТР. Мы бежали, падали, зарывались в землю. Мне не хотелось жить, организм отказывался слушаться. Я стал затухать. Старшим мы задавали вопросы: а как же мыться и сменить нательное белье? Проблема в том, что у нас появились бельевые вши. Похожие на маленьких божиих коровок, они вгрызались в тело и напивались кровью. Однажды утром нас погнали в «баню» (если можно так выразиться). Через 3 километра, бегом и выкриками, мы наконец-то добрались. Мы увидели чистое заснеженное поле, посередине которого торчала труба диаметром примерно 20 сантиметров, и из нее вырывался напор горячей воды (в районе 30 градусов). Первыми помылись старослужащие, а затем все остальные. Если бы кто-то видел, как 15 голых мужиков, словно в невидимом миксере, пытались помыться… На мытье дали 10 минут, а вот одеваться оказалось сложнее, так как шёл небольшой снег, и всю одежду засыпало. Мокрую одежду пришлось надевать на мокрое тело – и бегом, в быстром темпе, чтобы не заболеть. Грязь, голод, жажда сна – всё это меня уничтожало. В результате я заболел пневмонией.

И случилось чудо! Наверное, сам Господь услышал мои молитвы – меня отправили на лечение в город Кизляр. Заодно, думал я, отдохну, расслаблюсь. Пусть и уколы, но зато белая постель и еда – как раз то, что мне было необходимо. Автомобильный эшелон забирает нас. Я не оговорился – «нас», то есть меня и деда, который тоже заболел, а может быть для контроля, чтобы не убежал, ГСН вроде. Всё начиналось хорошо: уютная больница, хорошее питание, молодые медсестры. Но поутру я начал немного напрягаться: в каждой палате был свой «дедушка», который строил всех, особенно молодых. Мой дед сразу послал его, а меня стал проверять на «вшивость». Нам запрещено было выполнять приказы левого человека, кем бы он ни был. И опять началось выживание. Приходилось ругаться, драться, чтобы не опустили. А мой дед, смотря на происходящее, контролировал, но в обиду не давал. Он стал для меня близким человеком. Это и понятно, ведь мы из одного города. Мы постоянно болтали о Рязани: он – про район «Роща», а я – про «Песочню», кто кого знает и кто чем занимался. Его имя и фамилию (Константин Базанов) я запомнил в надежде, что он не раз ещё, может быть, поможет.

Две недели пролетели незаметно. На душе кошки скребли, да и домой, в Рязань, очень хотелось. После легких, коричневых халатов в грязную и замызганную робу – ни за что! Но служба есть служба. За нами приехала машина и повезла обратно в «чистилище». По прибытии в роту моего земляка как будто подменили, и он по-прежнему меня игнорировал. Наш приезд совпал с отбоем, чем как раз и воспользовались деды, так как, пока нас не было, были поставлены палатки и закопаны по самую крышу: вся рота жила в одной, а офицеры – в другой. Я зашёл в расположение, и все деды оживились: «О, косарь приехал». По приказу я встал в стойку, и каждый дед (а их около 20 человек) по очереди ударял меня ногой или рукой в грудь, по ногам, по голове, пока я не упал и не стал корчиться от боли. После этого всю ночь я работал истопником. Эту ночь я выдержал, но, поговорив со своими друзьями, понял, что деды просто озверели, ведь такие побои происходят ежедневно. Двое из наших уже написали объяснительные и перевелись в другие роты. Я не хотел писать объяснительную, быть стукачом. На что я надеялся, не пойму.

Дни за днями тянутся,

В Хасавюрте служим мы

И взрослеем, кажется,

На ладонях у войны.

Пацаны становятся

мужиками взрослыми.

Им дожить до дембеля –

Помоги ты, Господи!

И началась служба – то в разъездах по блокпостам, то в засадах в полной готовности, или охрана боеприпасов, а вечерами и ночами издевательства и побои, которые деды называли тренировками. Наши лица и тела были постоянно сине-желтыми. За малейшее нарушение нас били, а в лучшем случае – роняли «с тыла, с фронта» прямо в чернозёмное месиво. А ведь все офицеры знали и молчали о происходящем, ссылаясь на какие-то спортивные спарринги. Именно мы, молодые ребята, были в качестве живого спортивного инвентаря, принимая на себя все удары. Ты спросишь, зачем всё это я терпел, и хоть раз не передернул затвор? Я не мог, это же позор на всю жизнь, дизбат тоже не мёд, и приходилось терпеть.

Помимо чесотки и вшей, у меня началась ужасная дизентерия, из меня лило со страшной силой. В медицинский пункт дорога была закрыта, согласно запрету дедов, считавших, что мы косим от службы. Я постоянно терпел, но однажды, лежа в засаде, я не выдержал и пополз в кусты. Пока полз на четвереньках, пытался снять весь боеприпас, бушлат, бронежилет, но, не успев развязать подтяжки, я обделался прямо в штаны. Это был, наверное, ужаснейший день в моей жизни. Я стоял и не знал, что делать, и ни о какой боевой готовности речи быть не могло. Мне пришлось раздеться догола, и оставшейся на теле чистой рубахой вытираться. Стояла зимняя ночь, около -10 градусов, темнота. Хоть с этим я и справился, но не без последствий. Когда в лагере прозвучала команда «Отбой», я снял только бушлат и сапоги, собрался лечь в камуфляже, так как нижнего белья на мне не было (я вытирался им). К тому же и запах, полагаю, от меня шёл не самый приятный. А раз так, то мне пришлось отжаться от пола раз сто и приступить к наряду истопника.

И снова без сна… Я вышел на улицу. У меня текли слезы, я не мог их остановить. Я смотрел на звездное небо, на Большую Медведицу – лишь эта звездная пыль соединяла меня с домом. Мучили вопросы: «За что всё это? Что я сделал плохого в свои 18 лет? Чей крест мне приходится нести?» От постоянной нехватки сна и физических нагрузок возникали проблемы не только с дедами, но и с офицерами. Так, однажды под утро, часа в четыре, я охранял землянку с боеприпасами и отключился. Сильные удары по телу и голове привели меня в сознание. Это был командир роты, который пинал меня как футбольный мяч и матерился. Да, в душе я тоже себя ругал. Вместо него мог оказаться какой-нибудь моджахед, который вырезал бы всю роту. Обидно только за то, что ни один офицер не поинтересовался нашими проблемами и делами. Так я попал в список «залётных».