Алексей Игнатов - Исповедь солдата

Мама встала у плиты и начала быстро готовить обед. Я её обнял и сказал, чтобы она не переживала, так как я много не съем.

Боялся повторить день присяги. Я кушал, а мама, поджав под себя локти, с упоением смотрела на меня. Мы молчали, и только когда я всё съел, она произнесла: «Куда ты, сынок, так торопишься, ведь никто не отнимет». – «Армейская привычка, её забыть нельзя».

Непродолжительный отпуск пролетал незаметно, в основном всё это время я проводил с моей основной подружкой Наташей. Её нежные письма, которые она писала мне на войну, не прошли бесследно – они разбудили во мне трепетные чувства. Мы подолгу гуляли. По возможности оставались одни, целовались и ласкали друг друга. Однажды она пригласила меня в квартиру, которую снимала её старшая сестра с мужем (они уехали в отпуск). Мы оказались в полной гармонии и любви. Я взлетал и падал с большой высоты. Мы отдавались друг другу с большим чувством, с трепетной нежностью двух любящих сердец. Я даже не хотел думать о том, был ли кто-нибудь у неё за время моей службы, хотя хранить верность никто никому не обещал.

Это дорогое для себя время в самовольном отпуске я проводил с пользой. Навещал в военном госпитале своего деда Василия, который приехал подлечиться, а также помогал моей тете Ирине, работавшей в кафе «Ассорти». А под конец моего пребывания деда выписали, и он перед отъездом в поселок Спартак (Михайловский район) заехал к нам помыться и попрощаться. У деда текли слезы, как будто мы виделись в последний раз. Я успокаивал его: мол, держись, дед, на дембеле выпьем. На такой сентиментальной ноте он и поехал.

Приближалось 10 сентября – день, когда мне нужно было собрать вещи и выезжать в часть. Так не хотелось, что готов выть на луну. Десятидневное пребывание дома пулей пролетело, я так и не успел насладиться прекрасной жизнью. Ежедневно, ранним утром, меня стали посещать умные мысли. Вроде я сплю, и в то же время голова работает. И однажды я решил исправить в документе дату возвращения в часть с 10-го на 20-е. Недолго думая, я аккуратно исправил цифру 1 на 2 и стал дальше отдыхать и радоваться жизни, дорожа домом и свободой.

В последние дни я старался замедлить каждую минуту, но, к сожалению, мой двадцатидневный самовольный отпуск подошёл к концу. Смысла своего возвращения в часть я не понимал, но знал одно: рая не будет, придётся служить и получать по полной программе.

Возвращаясь в часть, я понимал, что залет гарантирован, так как не имел представления, как присылаются документы из госпиталя, и какая правда в них. В нервозном состоянии я зашёл в казарму, не зная, что ждет меня дальше. На входе меня сразу встретил дневальный, который громко объявил: «Дежурный по роте на выход!» Ко мне подбежал незнакомый военнослужащий и, перегородив взлётку, прокричал: «Дежурный по роте такой-то». Будучи в сильном напряжении, я не разобрал фамилию. Молодые бойцы, служившие всего лишь две недели, встали по стойке и немного напряглись, смотрели на меня, как голодные псы на добычу, но понимали, что ещё один блудный сын вернулся из Чечни в часть, и что ждет его, зависит только от офицеров. Я был одет в новый москитный комбинезон и ботинки. Доложил дежурному, кто я, и со страхом направился в комнату офицеров. После доклада командиру роты Сидорову я стал ждать команды. Тот осмотрел меня с ног до головы и стал задавать компрометирующие вопросы: «Где и сколько лежал, как добирался?» По моему окрепшему и отдохнувшему виду он заподозрил меня во вранье. Мои доводы были убедительны, но пацану матерого волка обмануть тяжело.

И контрольный выстрел произошёл в тот момент, когда он приказал достать всё из карманов: мои фотографии с Наташкой расставили все точки над «i». Число, месяц и фон на фотографиях выдали меня по полной программе. Жаль, что я не учел этого момента, хоть и готовился к непростому разговору. С невыносимым трехэтажным матом и с приказом «десять суток гауптвахты» я вылетел из кабинета для мытья взлетной полосы. Вот так, с нехорошей стороны, меня узнало молодое поколение. Мыло и «цинки» в зубы – и я погнал вылизывать пол, думая, что всё началось заново. Командир при всей роте объявил меня дезертиром, до конца забив мою репутацию в жопу. Переодетый в старую убогую форму и затоптанные сапоги, я на следующее утро отправился с конвоем на «губу». Ночью, перед отправлением, я попросил одного молодого каптёрщика сохранить мои берцы: мол, выйду через 10 суток, тогда отдашь. Он без проблем согласился, и я успокоился. Я был похож на пленного солдата. Вражеское отношение офицеров и неодобрительные взгляды молодых бойцов привели меня к мысли о том, что служить в роте специального назначения я больше не смогу.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Гауптвахта оказалась гарнизонной, но довольно маленькой. Единственное, что отличало её от тюрьмы, – это общий туалет в коридоре. Тёмно-зеленые стены и тусклое освещение напрягали меня, а потом пустая камера и вовсе ввела меня в осадок. Она была трёхместной. Все лежаки пристегнуты к стене, из-за чего сидеть пришлось на железной подставке, на которую ложатся нары. Первые вечерние часы тянулись очень медленно. Какой распорядок, когда и чем кормят, я не знал. Времени для размышлений было предостаточно. На ужин мне принесли миску каши и кружку чая, что, честно говоря, после мамкиных харчей и в рот не лезло. Сидеть одному в камере на подставочке было явно некомфортно, да и скучно. Полежать бы я не отказался. Перед отбоем прошла вечерняя проверка. Зашёл офицер и два бойца. Обыскав меня, они отстегнули от стенки кровать и ушли. Я с большим удовольствием растянулся и расслабился, но ненадолго, так как нары жесткие, без матраца и подушки. Когда лопатки втыкаются в доски, спать совсем неудобно, хотя под разговоры охраны я провалился в сон. Сон был прерывистым: я-то просыпался, то вновь проваливался, перекатываясь с одного костлявого бока на другой. Мое второе после отпуска утро в «тюрьме» (по-другому это не назовешь) превратили меня в неподъемного престарелого заключенного. Я не мог понять, почему молодой парень, физически развитый, за короткое время превращался в «овощ». Я отлежал себе всё, что можно. Ни шея, ни руки с ногами меня не слушались. После домашней койки спать на жестких нарах было нереально. «Хоть тряпку какую-нибудь под голову бы дали», – подумал я. Правда, небольшая утренняя гимнастика всё же привела моё тело в прежнее бодрое состояние.

Я всю свою осознанную жизнь на гражданке прожил во дворах и подвалах города Рязани, в районе ЗИЛа, в Дашково-Песочне. Это закалило меня, у меня был авторитет как спортсмена, как друга среди своих ровесников и старших, но эта грёбаная армия постепенно уничтожала моё эго. Я снова не мог предположить, что меня ждет дальше, как себя вести в данной ситуации, что мне нужно предпринять, чтобы убежать из роты специального назначения «Кондор». Боюсь признаться, но я был в ужасе от своих командиров – командира роты, старшего лейтенанта Сидорова и старшего лейтенанта Гусова. Я с тяжелым сердцем думал о возвращении обратно, где ждало меня моральное и физическое уничтожение.