Владимир Щедрин - Негерой (воспоминания о неслучившемся)

Встречи с ним проводились накоротке. «Случайно» сталкивались где-нибудь в пустынных коридорах отеля на встречных курсах. Место и время, естественно, согласовывалось заранее. Быстренько заходили за угол: он мне желанную папочку со свеженькими документами, а ему в ответку такую же с иностранными дензнаками. И все, разбежались. Времени сесть, по душам поговорить, как когда-то в Лоренсии, не было – кругом местная и иностранная контрразведки всех цветов и оттенков кожи. Дай Бог ноги унести.

Кстати, прибывшего в Москву из Лузанвиля инкогнито Пашу мы, посовещавшись с Марусей, решили на период «смутного времени» и поиска в Центре «крайнего» разместить у себя. Тем более, что все его домашние остались в Лоренсии. Так спокойнее! У нас мальчонка будет «одет, обут и накормлен», под присмотром всегда, на коротком поводке. А то мало ли какие фантазии могут прийти в его кудрявую головушку. Парень он из себя видный, упакован по последней моде, да вдобавок все карманы забиты чеками «Внешпосылторга».

Каждый божий день после возвращения из Леса и плотного ужина говорили мы с Павлом только о нашем «Гекторе». Других тем, как вы понимаете, у нас просто не находилось. Жена тихонько беззлобно ворчала: «Накурили-то, хоть топор вешай». Однако опустевшие бутылки меняла на полные безропотно. Понимала, умница, что у нас в душе творится!

Когда в 70-х, отучившись на одном из факультетов нашей разведбурсы, я пришел в Ясенево, меня определили в направление Куркова. Старшие товарищи сказали, что мне повезло. Мол, мужик он толковый, опытный, а главное всегда стоит горой за своих ребят. Направленец долгих разговоров со мной не разговаривал, не до меня было. Молча привел в соседний кабинет, открыл дверь без стука и, немного оробевшего, подтолкнул внутрь.

– Иваныч, нашего полку прибыло. Принимай молодое пополнение. Прошу любить и жаловать. – В кабинете сидели за рабочими столами и лихо строчили на пишущих машинках два мужика. Один – помоложе, с виду всего лишь лет на пять старше меня.

– Слава, – представился он, слегка привстав, и, дружелюбно улыбнувшись, протянул широкую ладонь. Тому, кто оказался Иванычем, было лет 40–45. Он бросил на меня короткий изучающий взгляд. Скупо процедил: «Привет, как сам?». Пожал руку и, не дожидаясь моего дежурного ответа на свой дежурный вопрос, вновь уткнулся в машинку. Слава с хитрющими глазами и широченной доброй улыбкой на лице вышел из-за стола, обнял меня за плечи и пафосно сказал: «Старичок, если бы ты знал, как мы тебя ждали…». Направленец и Иваныч безмолствовали!

Я тогда еще абсолютно здоровой печенкой, не отравленной вредным импортным алкоголем, тоскливо почувствовал неумолимое приближение беды. И она не заставила себя долго ждать. Не разжимая цепких объятий, Славка подвел меня, вернее сказать, подтащил мое безжизненное тело к большому металлическому сейфу, угрюмо стоящему в углу кабинета. Поколдовав немного над ключом, жестом фокусника, достающего из цилиндра кролика, приоткрыл одну створку. Оттуда на меня, как Ниагарский водопад, полились потоки каких-то документов, подшивки иностранных газет, папки-скоросшиватели, материалы ТАСС и всякая фигня.

Спиной уловив на себе негодующий взгляд направленца (что же у тебя, раздолбая, за бардак в сейфе!), Слава поспешил его успокоить, мол, это все несекретные… Удивительно, но не одна бумага не упала на пол, так ловко Славик плечом перекрыл льющийся из сейфа могучий поток, к счастью, действительно несекретной документации. Иваныч, комментируя ситуацию, мрачно изрек:

– Ну, Слав, везет тебе. При старом-то режиме тебя за такое «образцовое» ведение делопроизводства знаешь куда отправили бы? Не за бугор круасаны заморские жрать, а поближе. Туда, куда Макар телят не гонял! Это еще при самом удачном раскладе…

Но Славика в этой компании, как я понял, почему-то любили и даже позволяли милые шалости и даже дерзости. Но все в меру. Улыбнувшись какой-то удивительно обезоруживающей лучезарной улыбкой, от которой в кабинете стало светлее, он игриво произнес:

– Дяденьки-командиры, простите засранца, Христа ради! Не сердитесь, война все спишет!

Я восхитился мерзавцем, во дает прикурить! В присутствии таких особ за словом в карман не лезет. Вот бы мне так!

В ответ на дерзкую реплику Курков загасил сигарету, виртуозно выматерился в адрес Славы, в то же время как бы намекая пострелу, что его юмор понравился и вышел. Мы остались втроем. Театр одного актера – Славика – продолжал моноспектакль для одного благодарного зрителя – Иваныча. Слава правой рукой вновь открыл сейф. Удивительно, но бумаги больше не вываливались. За ними я даже разглядел стройные ряды картонных коробок (мне со страху показалось штук сто!) с делами на агентуру. Левой рукой юный юморист сунул мне под нос какой-то документ (позднее я узнал, что он закреплял передачу мне совершенно секретных дел, ранее числившихся за разгильдяем Славой) и ручку. Далее произнес ласково, но с такими металлическими нотками в голосе, что у меня закололо в правом боку. «Мамма Мia! Аппендицит мне же вырезали в 9 лет», – похолодел я от ужаса!

– Подпиши вот здесь.

Я рассчитывал, что этот процесс должен был занять у нас недельки полторы, не меньше. Хотел было прямо сказать об этом шустрому Славику, но в горле пересохло и из него вылетели какие-то нечленораздельные звуки.

– Да-да, – сказал изверг нетерпеливо, – правильно, подписывай тут. И указал царственным перстом! Пребывая в состоянии грогги, под холодным гипнотизирующим взглядом кобры, то бишь моего нового коллеги, я против своей воли несмело взял ручку. И… поставил роковую закорючку на своем, как тогда мне казалось, смертном приговоре.

Но это, по варварскому сценарию посвящения меня в рыцари, еще не было концом мучительной пытки. Молниеносно выхватив подписанный акт, Слава, явно любуясь документом, поцеловал его и аккуратно положил в красивую сафьяновую папку для бумаг. И только после этого из его уст торжественно прозвучала финальная фраза. Настал кульминационный момент!

Произнесена она была мастерски, голосом незабвенного Гамлета из монолога: «Быть или не быть…». Всякие там ричарды бербеджи, лоуренсы оливье, василии качаловы, иннокентии смоктуновские и прочие корифеи сцены отдыхают! Мало того, Слава, по системе Константина Сергеевича Станиславского сопроводил ее картинным жестом, указав на сейф. Придя на секунду в сознание, я подумал: «На этот раз могут отдыхать Кузьма Минич Минин и князь Дмитрий Михайлович Пожарский с известного памятника на Красной площади». А изрек Слава торжественно поистине гениальные слова: