Елена Крюкова - Красная луна

Все молчали.

Чек вышел из укрытия. Его страшная маска смеялась. Его огромный рот перекосило от усилия сказать то, что он должен быть сказать сейчас. Выкрикнуть им в их потерянные, молчащие лица.

Все кому-то служат, да?! Все — чьи-то рабы! Чьи-то слуги! У всех есть хозяева, да?! Владыки ведут нас с бой, да?! Направляют нас?! Пинают нас сапогом: беги, беги, выполняй приказ?! Да?! А если я не хочу выполнять приказ?! Если я не хочу быть ничьим рабом?! Ничьим солдатом?! Если я не хочу никому служить?! Никому?!

Яростный крик отзвучал в гулкой тишине Бункера. Затих, как музыка, под потолком.

Все молчали.

Они обе стояли друг против друга. Они гляделись в лица друг друга, как глядятся в зеркало.

Ангелина била взглядом Цэцэг по щекам. Цэцэг хлестала Ангелину по лицу ургой узких черных глаз, как ее предки хлестали по спинам в степях запаленных коней. Но ни той, ни другой не удавалось выудить из непроницаемых красивых лиц друг друга то, что они обе надеялись узнать. Хотя бы намеком.

Первой не выдержала Цэцэг.

Ты специально приволокла за собой из Москвы этот хвост, Сафонова, чтобы прикрыться им и безнаказанно позабавиться с Ефимом! Ты знала о том, что я здесь с ним!

Руку на отсечение, не знала.

Они обе стояли, обдуваемые резким весенним ветром, на брусчатке Красной площади. Мимо них бежали веселые туристы, на ходу фотографируя собор Василия Блаженного, Кремлевскую стену с захоронениями великих вождей, красный гроб Мавзолея, ГУМ, памятник маршалу Жукову, голубей в небе. Цэцэг была в коротком, выше колен, сером норковом полушубке. Черные волосы были распущены у нее по плечам, лились нефтяными ручьями. Ангелина распахнула длинный, до пят, французский шелковый плащ, подставляя грудь ветру. Под плащом она была в дерзкой мини-юбке, великолепные ноги были все на виду. Цэцэг скользнула взглядом по ее ногам. Поджала губы. «Интересно, сколько тысяч она отвалила за липосакцию? Не может быть, чтобы ей вечно было двадцать лет!»

Нет, знала!

Ну, а если знала, что тебя волнует? Что я поспала с твоим любовником? Могу тебя заверить, он мне не нужен. Но могу и сказать тебе, что он мне понравился. Одобряю твой выбор.

Цэцэг вспыхнула. Голубь слетел ей на плечо и клюнул ее в ярко сверкающую брильянтовую сережку.

Мне не нужно твое одобрение!

Может, зайдем куда-нибудь в ресторан? Поговорим в нормальной обстановке? Зачем ты назначила мне эту дурацкую встречу на Красной площади? Мы не пэтэушницы-лимитчицы, надеюсь. И не агенты, опасающиеся слежки. Мы могли бы спокойно…

Цэцэг повернулась и пошла прочь. Быстро, быстро пошла. Не оглядываясь. Ангелина догнала ее, схватила за руку, усмехаясь, пытливо, злорадно заглянула ей в лицо.

Плачешь, дорогая?.. Слезы облегчают женскую участь. Особенно во время климакса…

Цэцэг дала ей пощечину быстро, мгновенно, как киска лапой. Закрыла лицо руками. Ангелина прижала ладонь к горящей щеке.

Неужели ты так его ревнуешь, дурочка?.. Мне от него ничего не надо, я тебе толкую. Я больше одной, ну, двух ночей ни с кем никогда в жизни…

Я всегда знала, что ты нимфоманка!..

Успокойся, возьми себя в руки. Мы ведем себя с тобой как две хабалки в тюряге. Я на такие сцены у себя в больнице насмотрелась. Слава Богу, сегодня воскресенье, я от этих придурков отдыхаю. Идем, сядем на лавочку. Полюбуемся на каменных зверей. Кстати, ты знаешь?.. На Красной площади все-таки устанавливают скульптурную группу Судейкина «Дети — жертвы пороков взрослых». Ты была на вернисаже?.. Видела?.. Как тебе судейкинский шедевр?.. Достоин он Красной площади или нет?.. До Второго, ха-ха, пришествия — достоит?..

Они обе уселись на лавку напротив Манежа. Покалеченные во время скинхедовского мятежа скульптуры и фонтаны уже отреставрировали. Цэцэг дрожащими руками вынула из сумочки пачку «Vog», закурила. Ангелина насмешливо смотрела на нее.

Геля, прекрати так глядеть. Ты меня гипнотизируешь.

Кто из нас кого загипнотизировал однажды, трудно сказать.

Ты не боишься?

Чего? Что все когда-нибудь откроется? Нет.

Почему?

Потому что я надежно защищена.

Ты! Но не я!

У тебя есть Ефим. Он тебя защитит.

Но для этого я должна рассказать ему все!

Попробуй.

Ты это серьезно?!

Почему нет?

Но ведь это же его отец! Его отец, Гелька, пойми, или ты идиотка!

Одно оскорбление — десять штук баксов. — Усмешка не сходила с длинных, намазанных перламутровой помадой губ Ангелины. — Какая ситуация, мать, ты не находишь, а? Острятина! Люблю острые блюда! А ты?

Плевала я на твои остроты! Мне моя жизнь дорога!

Твоя жизнь? А моя жизнь тебе не дорога?

К ним, сидящим на лавке на солнышке, подбрел маленький человечек. Он слегка прихрамывал. В руке у него моталась старая, видавшая виды черная кожаная сумка. Из сумки глядели пустые бутылки.

Пивка барыни не желают? — спросил человечек. — А сигарет? Есть и то, и другое.

Цэцэг замахала рукой, будто отгоняя муху.

Пошел, пошел!.. Гелька, от него разит за версту!.. Дай ему какой-нибудь мелочи, если у тебя есть… У меня — шаром покати… Только банковская карточка…

Ангелина порылась в кармане. Вынула десять долларов.

Дай бутылку пива, Алешка, — сказала она надменно.

Человечек с готовностью вытащил из-за пазухи бутылку «Клинского».

Фу, телом грел!.. Теплое!.. — с отвращением сморщилась Цэцэг. — Откуда ты его знаешь, Гелька?.. Вечно ты все и всех знаешь!.. Даже бродяжек уличных!..

Его все знают. Это Алешка. — Ангелина вытащила из сумочки изящный перочинный ножичек. — России без юродивых никак нельзя. Ты первая?.. — Она протянула бутылку Цэцэг. Та передернулась: нет, уж лучше ты пей сама свое дерьмо!

Закинув голову, Ангелина пила пиво, пила, пила, будто ее мучила жестокая жажда. Она не остановилась, пока не влила в себя из бутылки последнюю каплю.

Ты пьешь как мужик.

Пить очень хотелось.

Пьяненький мужичок стоял возле их лавки и пялился то на зеленую, как лягушка, бумажку, то на них.

Дамочки, — сказал он хрипло, — дамочки… Я извиняюсь… Вы мне, кажется, не ту денежку дали…

Проваливай, — жестко кинула Ангелина и пронзила его прищуром кошачьих глаз насквозь. — Кому говорят!

Мужичонка не уходил. Цэцэг встала с лавки и грубо толкнула его кулаком в грудь.

Пошел вон, отброс! С ним расплатились не по таксе, а он еще и выкаблучивается!..

Пьяный мужичонка робко коснулся заскорузлой рукой полы роскошного плаща Ангелины.

Извиняюсь, дамочка, — хрип его пропитого, прокуренного голоса напильником резанул ее по ушам, — вы не Ангелина Сытина часом будете?

Он пожирал маленькими, будто стеклянными, подслеповатыми глазками ее грудь в вырезе сильно открытого ярко-красного платья.