Елена Крюкова - Железный тюльпан

Я не знаю алмазной подоплеки. Но это не исключено.

Зачем им понадобилось убивать Любу? Из-за Тюльпана?

Но ведь Тюльпана тогда не было у Любы.

Он был у кого-то другого.

У кого? Канат потерял его в том ресторанчике, еще в Америке, где обедал перед нелегальным отплытием в Россию.

У кого же, у кого, у кого?..

Я снова вытаскивала Тюльпан из сумки. Снова и снова ковыряла его ногтями, даже зубами. Нажимала на все лепестки. Он не открывался. Он был по-прежнему замурован — холодный, загадочный, железный, жесткий цветок, с ледяно блестящими лепестками.

Трио теперь охотится на меня. Охота на охотника. Что ж, такое тоже бывает. Ребята же не дураки.

Сжать Тюльпан в кулаке. Закрыть глаза. Подумать о Канате. Почувствовать его.

Как жаль, что у меня здесь, дома, в этой роскошной раменской ночи, нет бамбуковых трубок и медовых шариков пахучего опия.

— Ты не должен терять ее из виду! Ее и его!

— Я понимаю, Рита. Не должен.

Он стояла перед ним в тренировочном черном костюме, на ковре домашней студии. И опять черное трико все прилипло к ней — она занималась, как всегда, до пота ручьем.

Рита заколола повыше копну волос. Держа в зубах заколку, подбирая волосы с потной шеи, процедила:

— Это еще та бестия. Она вас с Гришкой вокруг пальца обведет и не охнет.

— Я знаю. Я, видишь, уже улещал ее всем. И врал напропалую, что эта вещица эпохи Чингисхана, и черт-те кого, и смылил у нее три штуки, и прикидывался, что эта вещь достойна антиквара, и… Надо же было этому треклятому Тюльпану открыться тогда, в темной комнате у Гришки. В самый неподходящий момент. И мы все так опешили, так изумились, идиоты, что даже не смогли его у нее попросту отнять.

— Если бы вы его отняли силой, она бы вместе с Беловолком подняла хай. Надо действовать осторожно. А что, это действительно та штуковина, которую выделал тот самый твой американский кореш… ну, этот, Цырен…доржи, так, кажется?.. никогда не запоминаю все эти дикие ваши монгольские имена. Чайник поставил? Хочу крепкого чаю с лимоном. И побольше.

— Поставил. Будет тебе лимон. Я и так действую осторожно, Рита. Если это тот Тюльпан, который выделал, как ты выражаешься, Цырендоржи, то тогда внутри него должно быть не только оружие, но и несколько крупных алмазов, привезенных в Америку в начале века Бхагваном Раджнишем Ошо. Ошо был еще тот проныра. Ему незачем было делать себе разрезы на ногах и бинтовать раны. Посвященные и Просветленные находили на своем теле иные области, куда можно запрятать камень, не смейся. Это камни Великих Моголов.

— Откуда ты все это знаешь? — Рита, не стесняясь мужа, скинула трико, и Бахыт жадно смотрел на нее, смуглую, худую, голую, с черным маленьким треугольником волос между мускулистых балетных ног. — Как будто ты был там, при сем присутствовал и мед-пиво пил. Может, все это враки, про алмазы в цветке? — Она растерлась полотенцем. — Кто тебе сказал?

— Никто не сказал. Я сам видел, как это делалось. Там, в тайной мастерской Цырена. В Чайна-тауне. И, что самое забавное, твой бывший муженек, этот великий художник, Ахметов, там тоже был. Он так смотрел на движения рук Цырена. Так жадно. Запоминал, что ли? Ему это было важно для картин, понимаю. Художник всюду набирается впечатлений. Я был тогда сторонний наблюдатель. Подглядывающий, если угодно. Это занятие поощряется на Востоке. Вот мы с тобой, например, занимаемся любовью, а для вящего нашего наслаждения за нами подглядывают в дырку. Через шов в атласной ширме. А?..

— Дурак. — Рита шутливо замахнулась на него трико. — Дай мне халат со стула. Значит, ты это видел? И Канат там тоже мотался?

Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Бахыт прощупывал ее лицо глазами. Ни один.

— Так уж вышло. Я был тогда в Нью-Йорке в делам, по вызову Глезера, Саша пожелал, чтобы я поучаствовал в торжествах по поводу двадцатилетия Музея русской культуры в Джерси-Сити, и хотел заодно попасть на Кристи. Тогда я первый раз побывал на этом аукционе, и не без пользы. Нелегально провез в Штаты несколько презабавных штучек из коллекции императоров династии Тан. Золотые лягушки с алмазными глазами, черепаха из цельного нефрита. У меня друзья в диппочте, они помогли мне тогда эти бирюльки в самолете провезти. Они, кстати, на Кристи все ушли, и задорого. Я провернул хорошую сделку. Мы с тобой тогда, дорогая, еще не были мужем и женой. Ну что, ты готова?.. Ударим по чайку?..

— Как поет твой друг, художник Леша Хвост: завари-ка мне лучше ты чайник вина, ночь идет и проходит уже. Леша не звонил из Нью-Йорка?

— Прислал e-mail. Подумай серьезно об этой ушлой девке, Рита. Подумай. Она наставит нам всем рогов.

— Она носит мое алмазное колье, Бахыт, — Рита замерла на миг в дверях, обернув к мужу разрумянившееся от упражнений лицо. — Откуда оно у нее, ума не приложу. Но, кажется, догадываюсь. Если Канат сейчас здесь, в Москве, он мог ей просто его подарить. Это мое украшение. Я просто забыла его в Америке, когда убегала от своего… благоверного. — Ее передернуло, как от кислого. — Если он, как она тебе сказала, бедствует, почему он не продал это колье? И жил бы безбедно на эти деньги. Но, Бахыт. Но!

Он неотрывно смотрел на ее сухое пустынное лицо, на позолоченную платину глазного зуба.

— На счетах Женьки Лисовского — и мои деньги тоже. Я, дура, вкладывала туда и свои доходы. У нас счета были на оба имени — его и мое. И доверенность у меня от него была. Только штампа в паспорте не было. И все это ушло Любе. Вернее, ее продюсеру. Опытный делец. Он один варит эту кашу. Он один!

— Может, Рита, мы ведем неправильную политику?.. Может, с Беловолка нам сейчас и надо начинать?..

Она повернулась к нему спиной. Он увидел, как сошлись, сдвинулись, как крылья, ее лопатки под тонким черным халатом с восточным вышитым драконом на спине.

— Нет. Не с Беловолка. С нее. Только с нее. Она ниточка, за которую мы потянем и вытянем многое. Она носит мое колье, Бахыт. Она носит мое колье. В чай мне как можно больше лимона! Три куска! И сахару не надо!

Дым. Табачный дым. И дым от раскаленной жаровки. И звон, томительный, мерный, слабый звон ковки: удары металла о металл. Подмастерья подходят бесшумно, подносят зажатые в клещах раскаленные детали. Древнее кузнечное дело. Боги любят кузнецов. Сам Будда, в бытность царевичем Гаутамой, Сиддхартхой Шакьямуни, занимался ковкой, ковал дворцовые решетки и украшения любимым женам. Сколько жен у мужчины может быть на Востоке?.. А здесь, в Америке?.. Христианская мораль отличается от нашей. Мы — степняки. Мы дикие. Мы скачем на конях по широкой степи, и у нас много жен и рабынь, и мы бросаем их под ноги коней, если они вдруг изменят нам.

Красным светом раскаленного железа освещено скуластое, раскосое лицо. Цырен держит клещами железный лепесток. Мальчик-монгол стоит рядом с ним, в его ладонях, согнутых, как черпачки, — светло сияющие крпуные камни. Другой мальчик, китаец из ресторанчика Сяо, что в Чайна-тауне, держит странную железную иглу, похожую на очень тонкий узкий нож, на серебряный рог единорога, на язык дракона. Цырен берет иглу из рук китайца. Придирчиво осматривает. И в лицо Цырена смотрит другое лицо. Человек сидит низко, на маленькой скамеечке, на самом полу. Он курит, курит без перерыва, он весь обволокнут сизым дымом. Он тоже раскос и скуласт, как Цырен, только моложе, на его смуглом плоском лице почти нет морщин, оно гладко, как медное блюдо. Он внимательно, горько сведя брови, наблюдает за мастером.