Фридрих Незнанский - Тень Сохатого

— Да подлости в этой профессии много. И не люблю я, честно говоря, журналистов. По-моему, есть в этом что-то унизительное — бежать с микрофоном за «звездой». Что-то шакалье.

Боровский заметил с улыбкой:

— Ты слишком строг к журналистам.

— Может быть, — пожал плечами Поляков. — По мне, так уж лучше бы она пошла в актрисы. Свет софитов и юпитеров, красивые наряды, поклонники, слава — такую мечту можно понять. А что хорошего она нашла в журналистике — убей бог, не понимаю.

— Ну-ну, не нагнетай, — весело урезонил его Боровский. — В конце концов, ей не обязательно работать по профилю. Пусть получит образование, а там посмотрим.

Они обменялись еще парой ничего не значащих реплик, после чего Боровский неожиданно спросил:

— Слушай, что ты думаешь о Риневиче?

— Об Олеге Александровиче? — Поляков пожал плечами. — Сложно сказать. Он мужик умный и хитрый. Знавал я таких. Тут все от души зависит.

— То есть?

— Ну если у умного и хитрого человека с душой все в порядке, тогда ничего страшного. А если нет — то много зла он людям наделать может.

— Ну а у Риневича? Добрая у него душа или нет?

Поляков подумал немного и ответил:

— Мне кажется, он и сам толком не определился. Он похож на человека, который пытается быть хорошим, а потом вдруг чувствует, что добрые дела ему не по нутру, потому что добрые дела требуют слишком больших усилий. А когда он хочет избавиться от всего хорошего, что есть в душе, и освободиться от моральных принципов, у него вдруг просыпается совесть. Сложный, в общем, человек. И мучается от этого много.

Боровский внимательно посмотрел на Полякова и сказал:

— Ты, Андрей, прямо как психиатр. Или писатель. Давно ли научился так хорошо в чужих душах разбираться?

— Просто я долго живу на свете, всякого насмотрелся, — объяснил Поляков. — Хотя могу и ошибаться.

— Новых сотрудников продолжаешь проверять?

— Да, Генрих Игоревич. Пока все чисто.

— Ну-ну, — неопределенно проговорил Боровский, затем откинулся на спинку сиденья и погрузился в размышления.

Минут через пять Боровский начал хлопать себя по карманам. Потом досадливо поморщился и, глянув на Полякова, спросил:

— Андрей, у тебя есть сигареты?

Тот покачал головой:

— Нет, Генрих Игоревич. Я ведь не курю.

— Тогда притормози возле магазина, а то мои кончились.

Поляков покачал головой:

— Боюсь, не получится.

— Почему? Здесь нельзя парковаться?

Поляков сдвинул брови и строго произнес:

— Генрих Игоревич, по уставу мне не положено оставлять вас одного.

— Да ладно тебе, — небрежно махнул рукой Боровский. — Что со мной может случиться за пару минут?

— И все-таки не положено, — упрямо повторил Поляков. — Вы не захотели брать машину сопровождения, поэтому за вашу безопасность отвечаю я один.

Лицо Боровского посуровело.

— Генрих Игоревич, — мягко, но настойчиво, словно разговаривал с непослушным ребенком, обратился к нему Поляков. — Может, потерпите, пока не приедем? Тогда я со спокойной совестью схожу в магазин и куплю вам все, что нужно. Обещаю вам.

Однако Боровский лишь поморщился в ответ.

— Слушай, Андрей, не будь хоть ты занудой, — недовольно сказал он. — Курить хочется — мочи нет. Обещаю тебе, что буду сидеть в машине тише воды, ниже травы. Все дверцы блокирую, так что муха не проскользнет.

Поляков по-прежнему сидел с непреклонно-упрямым лицом, и Боровский добавил, чуть повысив голос:

— В конце концов, я тебе приказываю.

Поляков тяжело вздохнул и остановил машину возле обочины. Повернулся к Боровскому и сказал:

— Генрих Игоревич, из машины не выходите. Если увидите что-то подозрительное, падайте на пол. И не бойтесь испачкать пиджак. По сторонам смотрите повнимательней. У вас есть ствол?

— Есть, но я его не ношу.

— Плохо. — Поляков вынул из кобуры короткоствольный револьвер и протянул его Боровскому. — Возьмите мой. Пользоваться умеете?

— Разумеется, — кивнул Боровский. Он взял револьвер и взвесил его на ладони. — Красивая игрушка.

— Это не игрушка. Это оружие, — строго возразил Поляков. — Будьте с ним поосторожней. Я скоро вернусь.

Поляков выбрался из машины, внимательно осмотрелся и лишь после этого двинулся к магазину стремительной походкой, продолжая бросать по сторонам быстрые взгляды.

В магазине Поляков не стал стоять в очереди. Протиснувшись к прилавку и осадив недовольных «очередников» кого смачным словом, а кого просто холодным, злым взглядом, он бросил на стойку мятую сотню и сказал:

— Пачку «Парламента».

— Вам какой — облегченный или обыч…

— Обычный, — быстро уточнил Поляков.

Затем быстро схватил протянутую пачку и, бросив на ходу: «Сдачи не надо», заспешил к выходу. Он был уже у двери, когда услышал треск разбившегося стекла.

Поляков бросился на улицу. Взору его открылась следующая картина. Возле «мерседеса», в котором сидел Боровский, стояла бежевая «девятка». Боковое стекло «мерседеса» было разбито. Возле разбитого стекла стоял мужчина в темных очках и надвинутой на лоб черной бейсболке. В руке у него был пистолет, направленный дулом в салон.

Мгновенно оценив ситуацию, Поляков крикнул: «Стой!» и побежал к машине. На ходу он сунул руку в кобуру, но пальцы его схватили пустоту. Тогда, не задумываясь, Поляков выхватил из-за пояса сотовый телефон и, перехватив его, словно это был пистолет, направил его в сторону незнакомца.

Увидев бегущего Полякова, незнакомец вскинул руку и выстрелил в него. Пистолет был с глушителем, поэтому Поляков услышал лишь легкий хлопок. Затем он повернулся и бросился к бежевой «девятке». Мотор «девятки» взревел.

К тому моменту, когда Поляков добежал до «мерседеса», вражеская машина уже набрала ход и, отчаянно завизжав тормозами, скрылась за углом.

Боровский сидел в машине с открытым ртом. Лицо его покрыла смертельная бледность, на высоком белом лбу блестели капли пота. Он смотрел на Полякова пустыми, черными глазами и молчал.

— Вы целы? — быстро спросил его Поляков. — Ну, говори же: цел или нет?

— Ка… кажется, цел, — промямлил Боровский.

Поляков снял блокировку и открыл дверцу машины. Затем тщательно осмотрел Боровского — с головы до ног. Крови нигде не было.

— Слава богу, — тихо сказал он. — Почему вы не стреляли? Где пистолет?

— Я… я не знаю… — виноватым и каким-то придавленным голосом ответил Боровский. — Кажется, я… уронил его.

Поляков смачно и грязно выругался. Затем нагнулся и, пошарив рукой, нашел револьвер.

— Шеф, нужно уезжать, — сказал он Боровскому. — Шума было немного, но кто-то мог вызвать милицию.

— Да-да… Шум нам ни к чему, — подтвердил Боровский. Он уже справился с шоком, и теперь бледность на его щеках сменилась румянцем стыда.