Фридрих Незнанский - Тень Сохатого

— Сколько вы с ним не виделись? — спросил Турецкий.

Старик сложил гармошкой морщинистый лоб.

— Да, почитай, уж лет восемь, кабы даже не больше. Я и на похороны к нему не пошел. Зачем? Если он при жизни меня видеть не хотел, так мертвому я и подавно не нужен. Мертвый ведь вскочить да послать куда подальше не может. Так зачем я стану его обижать? Правильно я говорю? Или нет?

Турецкий ничего на это не ответил, лишь неопределенно пожал плечами. Видя, что Турецкий не разделяет его точку зрения, старик горько усмехнулся.

— Вы вот, наверно, сейчас сидите и думаете: совсем нет сердца у старика. Но, уверяю вас, молодой человек, это не так. Верите, нет: порой среди ночи проснусь, и в сердце так засаднит, что жить не хочется. Только ведь былого не исправишь. Так чего тогда кулаками после драки махать? Да и кому от этого польза будет, от махания-то?

Риневич внимательно посмотрел на Турецкого и, поскольку тот все так же молчал, добавил:

— Я не люблю показывать свои чувства, даже когда мне это выгодно. Я, вы знаете, человек столь же спокойный, сколь и самостоятельный. Настолько самостоятельный, что не нуждаюсь в добром расположении властей. Гнев и лесть — фактически аналогичны. Не они ведут человека за собой, а его гадкая натура. Судите сами: и гнев, и лесть делают человека рабом. В первом случае — рабом своих эмоций, во втором — обстоятельств. Поэтому я всегда стараюсь быть независимым и невозмутимым.

— Завидная черта, — заметил Турецкий. — А вообще, вам виднее.

— Вот то-то и оно, что виднее, — кивнул старик. — Так что не вам меня осуждать. Если кто-то и может меня осудить, так только я сам. Ну и еще Олег, царствие ему небесное… — Старик вздохнул и добавил: — В которое, между нами говоря, я не очень-то и верю.

Старик замолчал и задумчиво разгладил коричневой ладонью складку на скатерти.

— Александр Олегович, — вывел его из задумчивости Турецкий, — у вас наверняка остались старые фотографии вашего сына?

— Ну какие-то остались, какие-то — нет. Признаться, я давно уже не просматривал старые альбомы. Я ведь не слишком сентиментальный человек. Предпочитаю жить настоящим, а не прошлым. — Риневич сощурился. — Я вижу усмешку на вашем лице. Наверное, думаете: да какое у тебя, старика, может быть настоящее? А вот такое, какое есть. Все равно оно мне в тысячу раз милее, чем прошлое.

— В таком случае, вы очень необычный человек, — сказал Турецкий.

Старик усмехнулся:

— А я и не спорю. Мой тип людей встречается в природе очень редко. Мы смотрим только вперед. С вашей точки зрения, это дефект, а с моей — единственный способ оставаться бодрым и не подохнуть от тоски и жалости к себе.

— Интересная точка зрения, — сказал Турецкий. — Впрочем, все люди разные…

— И каждый предпочитает жить так, как ему нравится, — заметил Риневич.

Турецкий кивнул:

— Вот с этим согласен. Скажите, Александр Олегович, а армейские фотографии вашего сына сохранились? Или, может, он их забрал?

— Отчего же забрал? Нет, не забрал. Он вообще старыми фотографиями не слишком интересовался. Как раз этим свойством Олег пошел в мою породу.

— Значит, они у вас?

— Гм… Да вроде парочка была. Хотите взглянуть?

— Если вам не сложно.

Старик покачал головой:

— Ничуть не сложно. Подождите здесь, я съезжу за альбомом.

Прошло не меньше пяти минут, пока Риневич вернулся и развернул перед Турецким увесистый старый фотоальбом. Он перелистнул морщинистым пальцем несколько страниц и остановился.

— Ну вот, смотрите. Это все, что есть.

Перед Турецким лежал фотоснимок, запечатлевший большую группу молодых бойцов — человек двадцать, — расположившихся в три ряда. Александр Борисович легко отыскал среди них Олега Риневича и Генриха Боровского. Оба они мало изменились за прошедшие двадцать с лишним лет.

— Это единственный армейский снимок?

— Нет, есть еще один. — Старик вновь перелистнул страницу. — Вот. Здесь они оба — Олег и Генрих. И еще один их друг.

На черно-белом снимке друзья стояли в обнимку. Риневич широко улыбался, а Боровский, напротив, был серьезен и сосредоточен. Риневич стоял по левую руку от Боровского, а по правую — совсем еще молодой паренек с грустными глазами и смазливым лицом. И лицо это показалось Турецкому знакомым.

— Александр Олегович, а кто этот третий друг?

Старик наморщил лоб:

— Да я уж и не помню… Олег называл его фамилию, но это было давно… Погодите-ка… — Он вздохнул и покачал головой: — Нет, не вспомню. Ничего уже не помню.

— Две фотографии за два года службы. Не густо, — заметил Александр Борисович.

Старик Риневич развел руками:

— Увы. Больше нет и никогда не было.

— Александр Олегович, вы разрешите мне забрать эти фотографии? С возвратом, конечно.

— Да ради бога. Забирайте хоть насовсем. Я ведь в этот фотоальбом годами не заглядываю.

— Спасибо. — Турецкий взял снимки и убрал их в сумку. — Обязательно верну, — пообещал он старику. — Кстати, может, вы знаете фамилии тех, кто изображен на групповом снимке? Ну, может, Олег произносил?

Старик покачал головой:

— Нет, он никого из них не называл. Я вообще больше ничего не помню. Все, что мог, я вам уже рассказал, так что… — Он вновь развел руками. — Вы лучше чай допивайте, пока совсем не остыл.

Турецкий посидел у Риневича еще минут пятнадцать, но старик так ничего больше и не вспомнил. Поняв, что высидеть ничего больше не удастся, Турецкий засобирался. Перед уходом, уже в прихожей, он вспомнил про пистолет и поинтересовался:

— Кстати, Александр Олегович, а разрешение на ствол у вас имеется?

— Разрешение? На какой ствол?

— На тот, которым вы в меня целились.

— Господь с вами, Александр Борисович. Сроду я в вас не целился. А разрешение имеется. А как же иначе.

— Можно мне на него взглянуть?

— На разрешение-то? Э-э… — Глаза старика забегали. — Да я уж и не помню, куда его запихал. Склероз ведь, сами понимаете.

— И все-таки придется поискать, — настойчиво сказал Турецкий. — А лучше отдайте его мне. Пока не случилось беды.

Он протянул руку. Старик некоторое время молчал, грозно двигая седыми бровями, потом вздохнул, вынул из-под себя маленький пистолет и положил его на протянутую ладонь Турецкого.

— Теперь мне и защититься нечем, — проворчал он.

— Просто не открывайте дверь незнакомцам, — сказал Турецкий. — По крайней мере, до тех пор, пока они не покажут вам документ. Цепочка у вас на двери крепкая, живете вы скромно, так что бояться вам нечего. — Он осмотрел пистолет. — Ого! Вальтер. Где вы его приобрели?

Старик вздохнул:

— На рынке, в прошлом году. Сейчас у черномазых что угодно купить можно.

— Узнаете того, кто вам его продал?

— Черномазого-то? — Риневич криво ухмыльнулся, обнажив желтые стариковские зубы. — Да вы что? Они же все на одно лицо.