Олег Джурко - Сухие бессмертники. Боевик

Полина взорвалась от негодования. Она несла напраслину со зла. Что-то в глубине ее не желало умирать, даже завидовало тем, кто будет продолжать жить. Не ахти как хорошо, но жить, жить… Варвара была не такая, как она о ней подумала, но маленькая гадость, промелькнувшая в голове под занавес, ей нравилась.

– Ну и ехидна же ты, Полина Георгиевна. – Вслух произнесла Каравайникова, и отшвырнула авторучку.

Голова закружилась… Полина помассировала затылок, но возмущение на собственную злость не унималось. Плохо видя кончик золотого пера сквозь прилившую к глазам кровь, Полина жирно, широким размахом зачеркнула слово Завещание и поставила тучную точку. Налила себе рюмку коньяка… Ничего не почувствовала, выпила вторую. Головная боль начала отступать.

Полина вновь присела к столу. Скомкала испорченный лист. Достала другой. На ослепительно белом листе душистой шведской бумаги крупными, уверенными в себе буквами, составила список дел на завтра. Начинался список с завещания. И осталась довольна собой. Проверила текст, нашла две описки, аккуратно забелила ошибки корректорской краской, старательно втиснула "правильные" буквы. Осталась собой довольна. Это хорошо. Наконец-то к ней возвращается интерес к обычным житейским обязанностям, которые для хорошего человека начинаются с заботы о других. Ей хотелось, ей очень нужно было оставаться на земле до конца "хорошим человеком". Пусть она как женщина, – какая никакая, но человеком она останется только "хорошим". Хотя, завтрашнему покойнику это ни к чему, но хорошо.

Полина промокнула траурный текст малахитовым пресс-папье с серебряным орлом, распластавшимся на месте предназначенном для ручки, и пошла спать. Хорошо исполненная работа и раньше вселяла в неё чувство уверенности.

Мысли о последствиях добровольной смерти более не прибавляли страданий. Пожалуй, наоборот, ледяные простыни согрелись необыкновенно быстро. Полина именно теперь, утопая в уютной пуховой перине, стала понемногу приходить в себя. Суицид не терпит суеты. Тут нельзя быть уверенным в себе наполовину. Иначе не миновать беды и вместо вечного покоя на кладбище можно "загреметь" до конца дней в койку спинальным инвалидом.

Заснуть она не заснула, но это уже не имело принципиального значения. Главное, голова загружена серьезной позитивной работой. Она снова могла рассматривать себя и свои беды в окружении жизненного пространства как бы со стороны, объективно. Стыд более не мозолил мозги. Хорошее и плохое в ней снова были каждый на своей полочке. Сила и слабость ее по-прежнему враждовали, но эта вражда не заслоняла весь мир. Она больше не боялась в себе плохого, за что ее могли осудить ханжи.

В полудреме даже затеялось в воображении нечто похожее на судебный процесс. Вот и хорошо! Только она могла судить себя, наказывать или прощать, приговаривать или оправдывать. Приговор самоубийцы себе самому должен быть взвешенным и честным. До сего дня она была больше в роли прокурорши и судьи, винила себя даже там, где не согрешила. Довольно самобичевания. Нужно не забыть, что не только прокуроры и судьи решают судьбу человека. Прежде чем лишить себя жизни, судья слово должен дать и Защите.

" Конечно же, это проформа в моем положении обреченной, но все-таки". – Зевнула Полина, принимая любимую позу. Повернулась на правый бок, поджала ноги, ладошку сунула под щеку.

И слово Защите было предоставлено. Прежде всего, Защита потребовала Справедливости. Несправедливо подзащитной уходить из жизни, оставляя ее в распоряжении негодяя. Защита объявила, что смерть Полины Каравайниковой никак не может быть добровольной. Она наложит на себя руки вынужденно. И вынудит ее к этому не стыд, не беспросветная душевная боль, но тот, кто подвергнул ее унижению. Подонок не только надругался над душой женщины. Получалось, он еще и присвоил себе право распоряжаться жизнью и смертью тела своей беззащитной добычи.

– А это не по-божески. – Вызывающе Заявила Защита.

– Какая разница для повешенного, на какой веревке его вздернули, на льняной или конопляной. – Отмахнулся уверенный в своей непогрешимости Прокурор и Защита разом утратила свой идеалистический задор.

– Несправедливо лишать приговоренного права выбора. – Находчиво, но без всякого энтузиазма парировала Защита.

– Слишком несправедливо. Для приговоренного имеет символическое значение каждая мелочь ритуала умерщвления. – Рассеянно пробормотала себе под обвиняемая, женщина средних лет миловидной наружности.

Судья и прокурор удивленно уставились на женщину, словно на постороннюю в судебном процессе.

– Кто это тут права качает? – Нахмурился прокурор.

– Из потомков "бывших". Полина Георгиевна Каравайникова. – Доложила секретарь суда, как две капли воды похожая на ассистентку Жанну, стажировавшуюся у Каравайниковой. – Рост 170, вес 62, талия 50, бюст № 5, – бубнила Жанна, – зеленоглазая, русая, ранее не привлекалась, в порочащих связях не замечена, незамужняя, лингвист по профессии.

– Несправедливость, однажды случившись на этом свете, продолжит преследовать свою жертву и на Том свете. – Снова подала голос подсудимая.

– Да хватит вам Каравайникова носиться со своей Справедливостью, надоело! – отмахнулась судья. Она взглянула на часы, подаренные Каравайниковой Обкомом профсоюза в 1980 году, и заерзала в кресле, поправляя под собой изящную бархатную подушечку.

Процесс затягивался. Защита устала от безнадежных прений. Судья устала от наивности Защиты, от занудливой обвиняемой, не соизмеряющих свое абстрактное прекраснодушие с непреложным Законодательством Человеческой Судьбы, написанным самим Всевышним.

Воцарилось гробовое молчание. Полина почувствовала, что всхрапнула во сне и встрепенулась.

– Попрошу не богохульствовать! – Напыщенно потребовал прокурор.

– Свят, свят! – Перекрестилась Судья.

– Не будет покоя мученице и Там. Не получит она райского блаженства. Адское чистилище в преисподней ждет самоубийцу. Высокий суд должен помнить, что у нас он самый гуманный в мире. Нужно пожалеть одинокую несчастную женщину. – Лишь из упрямства дерзила честолюбивая Защита.

– Да сколько можно. В конце-то концов… Не заслужила я преисподней. Этот скот и на Том Свете будет приставать ко мне. – Дремотно обронила обвиняемая.

– А вот оскорблять не надо! Не вам, подсудимая, решать, куда ангелы пошлют свидетеля вашего позора. – Напомнила высокомерно Судья.

– Не много же жалости у ваших ангелов. – Философски, совсем неуместно вставила свое словечко подсудимая.

– Забываетесь милочка, – возвысила гневный голос судья. – Жалость унижает человека! Неужели жалость важнее справедливости!?