Олег Джурко - Сухие бессмертники. Боевик

– Фаддей Капитонович, ради бога… Вы же экстрасенс… Убийца негодяя может рассчитывать на помощь экстрасенса?

– Как это?..

– Так вышло… Жить не хочется…

Полина Каравайникова, иронично посмеиваясь, выдавила из себя выстраданную за три недели фразу, сжалась в комок, потрясенная собственной решимостью.

– Минуточку, минуточку, уважаемая, а я тут причем? – всполошился экстрасенс. Бедняга с перепугу не узнал раскисший голос звонившей женщины.

" Вот они, "старые друзья." – Полина осторожно положила трубку телефона и сдавленно всхлипнула. Она представляла в какое смятение повергнет мастера Белой Магии. И не ошиблась.

Да что это такое! В конце-то концов! Люди мы или нелюди!? Даже исповедаться не перед кем. Ну, нет больше сил носить в себе столько ненависти. Душа извелась, исстрадалась, чистюля, вконец. И только Высшая Справедливость, обещанная людям Небесами могла успокоить ее. Душа свято верила в библейских тексты: мне отмщение и аз воздам. Как же! В Библии черным по белому обещана неминуемая кара негодяям. Но Небеса не расторопны. Небеса не спешат исполнить обещанное и зримо покарать негодяя. Господь наш, Высший Судья человеческих пороков рассуждает в категориях вечности. Он не спешит, расследуя вину какого-то смертного паразита, их тьма, а он один и приговор Его должен быть образцом Высшей Справедливости. Да уж, Метафизическая Справедливость Небес может молчать и месяц, и год, и десять лет пока обрушит на голову негодяя заслуженное возмездие… Не хватит сил дождаться этой Справедливости. Не выдержит душа.

Три недели Каравайникова балансировала на грани выбора: проглотить обиду, забыть оскорбление или набраться решимости, самой отомстить обидчику? Три недели Полина не находила себе места от преследующего ее стыда, особо жгучего "женского" стыда. Она извелась настолько, что, казалось, глаза всего мира повернулись в ее сторону, и неотступно, сопровождают каждый ее шаг. Днем и ночью. Наяву и во сне. А она бежит, бежит от преследования… Шарахается по углам… И каждый взгляд, таит в себе осуждение, укор, перерастающий в презрение. Словно, она вывалялась в грязи и от нее дурно пахло.

Идиотизм, но и сама она начинала презирать себя, себя оскверненную, почерневшую от горя, ни в чем не виноватую. Особенно невыносимо было смотреть в глаза алчно заинтригованным коллегам по институту. И все потому, что, кроме печати нового горя, она несла на себе старое клеймо необычности.

К ней, старой деве, "Невесте Бога", как подшучивали тайком интеллигентные институтские дамы, приглядывались с особой требовательностью. Они были Голосом и Коллективным Разумом институтского муравейника. И понять их можно было. Они неустанно трудились, создавая препротивнейший фантом – Общественное Мнение. А она, какая-то там Каравайникова нарушила Основной неписаный закон жизни женской половины человечества, уклонилась от рутины обычной Женской Доли. Не стала ни матерью, ни женой. Даже любовника "для здоровья" не завела. По мнению женщин она неизбежно должна была "плохо кончить".

Да, у нее не было в родном Муравейнике даже обычной подруги-наперсницы, кому можно излить любое горе. Дружила, правда, Каравайникова со своей бывшей сотрудницей Надеждой Валерьяновной Павелецкой, нынешней директорской машинисткой. Они подолгу шептались в кабинете у Каравайниковой, но разве у Надежды Валерьяновны вытянешь хоть слово. Для нее Каравайникова – заступница. В ее вдовьей жизни обожаемая Полина Георгиевна единственный свет в окошке. Надежда Валерьяновна чуть не молится на свою бывшую покровительницу, разве она предаст свою подругу. Да и едва ли Каравайникова поверяет старухе Павелецкой свои сердечные тайны. Слишком большая разница в возрасте, да и гордость в Каравайниковой та еще, не подступишься.

Понятно, не имея интимной информации через подругу-наперсницу дамы вынуждены были домысливать подробности интимной жизни вековухи. О! Тут нужен газ, да глаз! На лице невозмутимость, а в душе!.. Конечно же в душе "невесты бога" царил мрак и тоска, иначе не была бы такая красивая баба такой скрытной, такой неприступной для женского участия..

О! Многоопытные матроны видели насквозь свою "Железную Невесту", "Вечную Невесту", свою "Железную Леди". Господи, как только не называли они Каравайникову. Гордячка! Привереда! Чего стоит одна ее бескомпромиссная честность. Даже в мелочах эта зануда Полина Георгиевна выпячивала свою порядочность. Вызывающая порядочность.

Понятно, интеллигентные дамы жалели свою "непутную девушку". Кандидат наук Полина Георгиевна Каравайникова была, при всех своих научных достижениях, – "несчастной" и, по большому счету, беззащитной нескладехой. Естественно, это давало право небольшому ученому коллективу института на особое покровительство "вечной девственнице". Жалели Полину, жалели, как водится, по-бабски. Матерь Божия! Как же дотошно присматривали за нею. Ну, как за сиротой. Строптивой, жесткой, но безобидной, по сути, сироткой. Не жалеет себя, ох, не жалеет себя бобылка. Через чур образованная, видать…

Нет, духи она обожает, у нее парфюмерия самая лучшая, тут ничего не скажешь. А если не поленится, на праздники Полина Георгиевна и макияж себе сотворит высшего качества. Да! Это у нее есть! Вкус на высоте! И прическа у нее самая модная, от собственного мастера высшей художественной категории с какой-то киностудии, но… Ничего не спасает, все равно от вековухи пахнет книжками, а не здоровой, нормальной женщиной.

Пробовали, не раз пробовали сердобольные дамы обучить женским манерам, секретам специфического обращения с лопушистыми особами мужского пола. Особы эти хоть и грубы, слишком запашисты, но без этих жеребцов – одни бабские болезни… Не жалеет себя Каравайникова, ох, не жалеет.

Дамы были слишком заинтригованы, чтобы пропустить хотя бы малейшую перемену в "серой" (нет, это уморительная глупость!), "серой" одинокой жизни вековухи, а тут, казалось, небеса на нее обрушились… "Девушка" поникла. Почернела вся, на руках и лице, неумело скрытые косметикой, какие-то подозрительные темные пятна.

Вот уже три недели от бедняжки прямо-таки веяло беспросветным отчаянием. От "деланной" невозмутимости и следа не осталось. Тенью пресмыкаясь по институтскому коридору, Каравайникова затравленно озиралась. Дамскую курилку на лестничной площадке между вторым и третьим этажом обходила теперь по запасной лестнице, заваленной ломаной мебелью. Едва успев поздороваться, воровато скрывалась за дверью своего убогого кабинетика и, в гордом одиночестве, стоически "зализывала раны", никому не известные раны. И, по-прежнему, – ни гу-гу! Ну ни единым словом не обмолвилась "несчастная" за три недели о причинах трагических событий, явно надломивших "Железную Леди" или "Железную старуху", как прозывали Каравайникову в зависимости от настроения. Господи, какая уж тут гордость, когда на тебе лица нет от горя.