Крэйг Томас - Дикое правосудие

Хамид стоял навытяжку рядом с серым «мерседесом», как образцовый шофер, но в сознании Тургенева, когда он вдевал руки в рукава своего кашемирового пальто, возник совсем иной образ. Он слышал голос своей матери. Раздражение, сквозившее в этом голосе, объяснялось страхом перед недовольством его отца. «Петя, машина ждет только тебя!»

В детстве он часто вот так же выходил из парадной двери жилого дома в Москве, когда рассвет еще едва брезжил в сероватых предутренних сумерках. Мужчина, стоявший возле побитого микроавтобуса, притопывал ногами, чтобы согреться, рассерженный долгим ожиданием.

«Ты снова опоздаешь в школу!» Как часто ему приходилось выслушивать литании ее религии послушания: послушания отцу, партии, государству, каждому человеку, превосходившему по занимаемой должности ее мужа! С точностью и одержимостью ревностного коллекционера его мать разбиралась в любых, даже самых незначительных, градациях чинов, доходов и качества жилья в разных кругах ада, которым был секретариат Коммунистической партии Советского Союза, ее гражданская служба.

Тургенев нахлобучил меховую шапку и взглянул на темное небо, подсвеченное факелами газовых скважин и призрачным сиянием города. Снегопад слабел, в этом не было сомнений, и ветер, хотя его порывы все еще валили с ног, стал более порывистым и переменчивым, чем в первые дни беспощадного напора снежной бури. Долгожданный просвет в погоде наступит, и Хамид вместе с учеными наконец-то исчезнет с глаз долой.

Он задумался над причиной своих внезапных воспоминаний. Они не объяснялись ни его злостью на Хамида, ни позой иранца, стоявшего рядом с лимузином. Нет, дело было в том, что ученые, все шестеро, сидели в микроавтобусе, припаркованном возле «мерседеса». Микроавтобус подъехал к особняку лишь несколько минут назад. Его окна были затемнены, и Тургенев не различал лиц людей, сидевших внутри, но сам вид машины пробудил в нем детские воспоминания о жизни в Москве. Даже в его сегодняшней улыбке сохранился привкус горечи – память о косном, ортодоксальном доме, где ничто и никогда не ставилось под сомнение. Даже после стольких лет она оставалась мучительной. Он помнил благоговение Леонида Тургенева перед своим партийным билетом, раболепную благодарность за незначительные продвижения по службе и микроскопические изменения в улучшении качества жизни. Он помнил его безжалостное давление на своего единственного сына, обязанного добиться в жизни того же, чего добился отец, – ни больше и не меньше, его недовольство плохими отметками маленького Пети, ленью в школе, склонностью к спорту и недисциплинированностью. В первую очередь недисциплинированностью. Побои, выговоры, насильственное закрепление сосущего, черного чувства вины перед всеми и вся, а затем иррациональная гордость, когда сын вдруг превратился в подающего надежды молодого офицера первого управления КГБ.

Тургенев ненавидел своего отца. К матери, этому ничтожеству, безвольному слепку своего супруга, он испытывал смутную нежность. Одновременно она вызывала у него сильнейшее раздражение. Оба уже давно умерли.

Подойдя к автомобилю, Тургенев усмехнулся. Иранец озадаченно взглянул на него, не понимая причины его веселья. Не в этом ли кроется простое, самое простейшее объяснение тех радостей, которые доставляет ему капитализм? Антитеза, полное отрицание лакейской, идеологически выдержанной лояльности его отца.

Он дружески хлопнул Хамида по плечу, удивив иранца.

– Через два часа, друг мой, вы будете парить над облаками по пути в Тегеран. Не вешайте нос!

Он рассмеялся. Остатки недавнего унижения и негодования бесследно исчезли, не оставив в душе горького осадка.

Воспоминания об отце всегда оказывали на Тургенева такое воздействие. В них словно ощущалось первоначальное жжение, слабый укол, словно от погруженной в вену иглы, и эффект напоминал действие наркотического снадобья. Удовлетворение, мечтательная уверенность в своих силах, наслаждение властью и богатством. Как отец ненавидел бы его сейчас! До какого вопиющего позора и краха всех привычных истин не довелось дожить старому ублюдку!

– Поехали, Хамид, время не ждет!

Пребывая в самом лучшем расположении духа, Тургенев сел в лимузин.

Лок жевал бутерброды с жестким засохшим сыром, но никак не мог насытиться. Каждый глоток скорее увеличивал, чем смягчал его голод. Воронцов наблюдал за американцем с сардонической усмешкой, которая, однако, не отражалась во взгляде его жестких серых глаз. Рассвет медленно просачивался из-за плотных облаков, подкрашивая их равномерным серым свечением. Падавший снег больше не ослеплял, а казался тонкой завесой, за которой отчетливо проступали контуры аэропорта: одинокие самолеты, здание главного терминала, снегоуборочные комбайны, заправщики, грузовые амбары.

Вокруг не было признаков какой-либо деятельности, однако Лок соглашался с выводами Воронцова, оценивавшего численность людей ГРУ примерно в пятьдесят человек. Американец и русский майор сидели в автомобиле, где пахло пылью, потрескавшейся пластиковой обивкой, затхлой пищей и немытым человеческим телом.

– Нельзя, это слишком рискованно, – заключил Лок, сжевав остатки последнего бутерброда. Воротник и грудь его пальто были усыпаны крошками. – Мы попадем в ловушку, из которой нет выхода, разве вы не понимаете?

– Лок, я очень устал, – Воронцов немного сдвинулся на заднем сиденье и скривился от боли. Дыхание с сипением вырывалось из его груди. – Мы уже в тупике, прижаты спиной к стене. Самолет – это лазейка, путь к спасению. Мы должны выбраться отсюда, и как можно скорее. Разве вы этого не понимаете?

Любин находился в здании аэропорта, переодетый уборщиком. Дмитрий устроился на крыше, наблюдая за дорогой, по которой должны были привезти ученых… если их привезут. Марфа вела разведку вокруг ангара, где стоял «лиар-джет» [7] Небольшой пассажирский самолет американского производства. (Прим. перев.) Тургенева, и выясняла расположение людей ГРУ. Слушая редкие отчеты Любина и Марфы по портативным рациям, украденным из сейфа в дежурной комнате милиции аэропорта, Лок остро ощущал полную бессмысленность происходившего. Безумная схема Воронцова, предусматривавшая похищение самолета Тургенева и вылет из Нового Уренгоя вместе с заложниками, казалась совершенно неосуществимой.

Но что можно было предложить взамен?

– Ну? – настаивал Воронцов. – Что скажете?

– Это же безумие!

– Согласен. Что еще нам остается?

Они обменялись яростными взглядами, словно коты с выгнутыми спинами и вставшей дыбом шерстью. Затем Лок пожал плечами и отхлебнул кофе из пластикового стаканчика. Теплая сладкая жидкость приятно согревала горло.